Небо Одессы, 1941-й - [20]

Приземлившись, гляжу на часы: три ноль-ноль. В голове шумит, днем отдохнуть не удалось. Теперь, кажется, смогу вздремнуть до утра. Филиппов намостил сухого сена, расстелил сверху плащ-палатку. Я кладу под голову куртку и с наслаждением вытягиваюсь. Алексей заботливо накрывает меня шинелью.

— Отдыхайте, товарищ старший лейтенант, я вам сейчас свежей водички принесу…

Но сон вдруг пропал. Переворачиваюсь с боку на бок, курю, вздыхаю. Тревожные мысли одолевают меня. Благополучно ли дошел переполненный танкер в Новороссийск?

В короткие минуты полудремоты мерещится мне бомбежка в порту, крики детей, грохот прибоя. Скорей бы получить хоть какие-нибудь известия…

Утром, выйдя из столовой, встречаю сержанта Николаева, писаря штаба. К нему обычно шли за новостями.

— Что слышно о танкере «Ворошилов»? — с ходу набрасываюсь на него.

— Понимаете, это пока не проверено… — начал он робко.

— Да не томи ты душу, говори! — сердце мое едва не выскочит из груди.

— Говорят, что под Севастополем пароход попал под бомбежку… Но точно ничего не известно, — торопливо добавляет он, заметив мое состояние.

Спешу к комиссару полка Николаю Андреевичу Верховцу, уж ему-то, наверное, доподлинно известно, что с танкером.

Но, оказывается, комиссар на боевом задании — под Визиркой штурмует вражеские танки. Ждать? Нет, я должен знать сейчас же! Кто еще может быть информирован?

На душе у меня по-прежнему неспокойно, и я хожу как неприкаянный. В таком состоянии меня находит Аггей Елохин.

— Будешь тут мрачным, — сердито отвечаю ему на вопрос, что со мной. — А никто ничего определенного сказать не может…

— Терпение, терпение, дружище! — успокаивает он меня. — На войне, конечно, всякое может случиться, но надо надеяться на лучшее, паниковать не следует!

Эти добрые слова оборачиваются в моей душе черным подозрением: утешает — значит, готовит к худшему, что-то знает…

— С какой стати ты меня подбадриваешь, Аггей Александрович, говори уж прямо!

— А это моя обязанность, — отвечает, — поддерживать высокое морально-политическое состояние личного состава. Возьми себя в руки! Расклеился совершенно, а если сейчас на задание вылетать?

Надо бы отдохнуть перед ночным патрулированием. Направляемся к своим «сеновалам» в лесопосадке. Навстречу нам бежит запыхавшийся техник Николай Лысенко.

— Алексей Тихонович, — обращается он ко мне, — вас там разыскивают…

От посадки по тропинке нам навстречу идут двое мужчин. Гости представились: корреспондент армейской газеты «За Родину» капитан Феодосии Саввич Ревенко и редактор областной газеты «Большевистское знамя» Василий Иванович Беримец. Неожиданный визит журналистов не особенно радует. Делать, однако, нечего, будем беседовать.

Располагаемся под крылом самолета на брезенте, отвечаем на вопросы. Журналисты буквально продыху не дают, оба готовят срочно статьи о ночных воздушных боях.

Капитан Ревенко, оказывается, уже побывал на месте падения «Хейнкеля», сбитого Елохиным ночью во время патрулирования над городом. Он также разговаривал с теми, кто наблюдал этот поединок с земли. Теперь его интересовали ощущения самого летчика, психология, детали.

— Видите ли, — подмигнув мне, начал Елохин. — Ночной бой — дело темное… Я даже затрудняюсь вам сказать, кто именно сбил самолет противника. Правильно было бы разделить победу пополам — половина лейтенанту Ивану Королеву, а половина мне. Ведь мы оба вели огонь, — уже серьезно закончил Аггей.

Но собкор, кажется, и не обратил внимания на иронический тон капитана, рука его торопливо бегала по блокноту.

Закончив писать, капитан Ревенко обратился ко мне:

— А что вы можете сказать относительно специфики ведения ночного боя?

— Вот-вот, — снова насмешливо подхватил Елохин. — Старший лейтенант у нас считается профессором по этой части. Он вам сейчас изложит теорию, практику и специфику.

Ревенко строго взглянул на него.

— Да вы не обижайтесь, товарищ журналист! Не привыкли мы под ваш «обстрел» попадать! Какие мы герои? Просто выполняем свой долг. Ночью — так ночью, днем — так днем… — Он задумался, устремив взгляд на темнеющий в стороне лес. А когда заговорил, в глазах его снова прыгали смешинки:

— У нас к вам просьба: придерживайтесь точных уставных формулировок, когда пишете об авиации. А то один ваш коллега, забыл его фамилию, написал однажды: «Он взял ручку на себя, и „ястребок“ стремительно понесся к земле». Смешно, ей-богу! Да если ручку потянуть на себя, так самолет небо пронзит! Это, по-моему, известно каждому школьнику…

Редактор газеты смущенно пробормотал:

— М-да, случается еще с нашим братом…

— И вот еще что… — Елохин посерьезнел, — поменьше громких слов: героизм, героический подвиг и всякое такое. Обыкновенная работа. Вы пишете статьи, мы сбиваем вражеские самолеты. Каждый выполняет свой долг. А на войне все подвергаются опасности. Я бы, например, не о героизме писал, а скорее — о мастерстве. Оно и в бою помогает разить врага, и от опасности спасает. Вот я расскажу такой случай…

Ревенко с благодарностью посмотрел на него и, умостившись поудобнее, приготовился записывать.

— Большая группа наших истребителей, — начал между тем комэск, вылетела на штурмовку переднего края. Иван Павлович Маковенко, комиссар второй эскадрильи, тоже был в составе этой группы, но взлетел последним: с машиной у него были какие-то неполадки, и техники самую малость задержали с ремонтом. Догоняя своих, Иван Павлович заметил идущую параллельным курсом четверку истребителей. Сначала он принял их за своих, но внимательно присмотревшись, обнаружил, что это «Мессершмитты». И они заметили Маковенко и решили расправиться с одиноким «ястребком». Комиссар не стал уклоняться от боя, он понимал, что, отвлекая на себя «мессеров», таким образом дает группе возможность выполнить основную задачу. В неравном бою ему, конечно, пришлось нелегко: он сбил одного фашиста, но и сам был тяжело ранен, с большим трудом дотянул все же машину до своей территории и благополучно посадил. Позже стало известно, что комиссар остался жив благодаря портсигару: пуля ударилась о него, изменила направление. Однако рана оказалась настолько серьезная, что комиссара отправили на Большую землю. После он получил назначение в другую часть. Вы скажете — героизм? — обратился Елохин к журналистам, — Да, конечно, нужно быть не робкого десятка, чтобы принять бой с превосходящими силами противника. Но что толку сразу подставить себя под удар, погибнуть, не принеся пользы? Значит, храбрость храбростью, а победили все же трезвый расчет, мастерство Маковенко, — закончил Аггей Александрович.