Небо лошадей - [41]

— Там, снаружи, есть огород, я тебе сейчас покажу, — тихо сказал ты. — Я посадил картошку, морковку, салат и кое-что еще, улитки и зайцы тоже все это любят, но я думаю, что когда-нибудь я выращу столько, что смогу это есть. У меня еще была курица, но она все время удирала от меня. Однажды я привязал ее бечевкой, но нашел потом только бечевку и лапку, и это было так странно — эта желтая скрючившаяся лапка, как будто она все еще продолжала сидеть на своей ветке, и перья, много перьев вокруг, — наверняка сюда забрела бродячая собака или лисица.

— Нужно было построить курятник, — прошептала я. Я тоже шептала, как будто было невозможно говорить вслух.

— Если хочешь, я найду тебе решетку, доски, а в лесу полно веток, из которых можно сделать насесты.

Но тихий голос внутри меня шептал: «Хватит ли у нас времени, хватит ли времени?»

— Конечно, — кивнул ты, — хорошо было бы иметь яйца на завтрак. Но кур я есть бы не стал.

— Да, ты бы не стал их есть, — эхом повторила я, потом добавила: — Ты мог бы посадить землянику и смородину.

Только произнеся это, я почувствовала, что снова попала в ловушку; я знала, ох как я хорошо знала, как не права я была обещать и рассказывать, не значило ли это следовать по пути рассказчика историй, которым был ты сам, это было как если бы мы держались за руки и неустанно кружились, как дети, отклоняясь назад все больше и рискуя потерять точку опоры, если хотя бы один палец наших четырех рук ослабеет и падение станет неизбежным. Но я не могла справиться сама с собой. У меня было ощущение, что я наконец смогла лечь после долгих лет стояния против своей воли, изможденная, ослабевшая, или, наоборот, я наконец могла встать?

— Иногда я говорю себе, что никогда не хотел бы уходить отсюда, — прошептал ты после долгого молчания. — Я имею в виду из леса. Я представлял себе, как деревья и заросли разрастутся так, что когда-нибудь вытеснят город. И тогда лес оторвется от парка, как остров, и уплывет в неизвестном направлении, и будет плыть долго-долго, и не надо будет волноваться ни о чем. А если залезть на верхушку дерева, то можно будет увидеть одну только воду, воду и только вдалеке землю с пляжами, маленькими домиками и парящими над ней чайками, но никогда больше не возвращаться туда.

Были ли это твои мечты, которые пришли ко мне на мгновение раньше, подумала я, и кружились вокруг моей головы, как крошечные мотыльки, попадая мне в глаза и уши? Я начала смеяться. Ты посмотрел на меня и тоже засмеялся. Твое лицо было уже не таким бледным, ты опустил руку, которой держался за лоб, и я взяла ее в свою. Мне неожиданно захотелось узнать, что ты видишь в маленьком окошке в потолке, и я сказала:

— Подвинься, я хочу лечь рядом с тобой.

Ты прижался к стенке, и я вытянулась рядом с тобой, положив забрызганные грязью ноги на покрывало. Над головой была крыша из листвы и где-то высоко голубое небо — или это уже было море, где был верх, а где низ? Повернувшись, я увидела, что ты закрыл глаза.

— Знаешь, почему я убежал из дома? — тихо сказал ты. — Они хотели положить меня в больницу. Они говорили, что мне нужен уход, что мне будет все хуже и хуже без лекарств. Но по их глазам я видел, что мне все равно станет хуже, а я только и знал, что эти больничные палаты, эти приемные семьи, эти дома, нет, я хочу жить один, все время один, а это все я больше не хочу.

Я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами. Я повернулась и впервые дотронулась до тебя, дотронулась по-настоящему, прижав тебя к себе изо всех сил. Я чувствовала твое дыхание на своей шее, прерывистое, частое, чувствовала твои начинающиеся рыдания. Ты не обхватил меня руками, может быть, ты никогда никого не обнимал, а только изо всех сил ухватился за мой свитер, и твои нестриженые ногти впились мне в кожу, но я не ощущала боли, мне хотелось больше никогда не шевелиться. И, если бы наш корабль пошел ко дну в этот момент, даже самые разбушевавшиеся волны, самые жестокие ветры не смогли бы нас разлучить.

— Не бойся, они говорили это, еще когда ты был маленьким, — прошептала я тебе на ухо, — когда тебе было семь лет, мне сказали, что однажды я потеряю тебя, но я не хотела им верить, и посмотри, сейчас ты здесь, ты все еще здесь, ты вырос, ты стал почти мужчиной, посмотри, какой ты красивый, однажды мы женим тебя на красивой девушке, она будет печь тебе пироги с земляникой из твоего огорода, а потом у вас будут дети, и они будут бегать повсюду, как маленькие крольчата, их будет пять или десять, и ты не будешь знать, что с ними делать, так их будет много.

Я чувствовала, как ты тихо вздрагивал, прижавшись ко мне, и не знала, плачешь ты или смеешься.

— Теперь я буду заботиться о тебе, — продолжала я. — Никто не пойдет за тебя, если увидит тебя таким — грязным и серым, косматым, как Ослиная шкура.[6]

Я отмою и откормлю тебя, эти впалые щечки округлятся, вот увидишь.

Ты покачал головой, разжал свои объятья, твои ногти постепенно отпускали мою кожу.

— Я еще не могу жениться, — улыбаясь, сказал ты. Мне еще даже нет и семнадцати.

О чем же я думала, я и не представляла даже. Я сняла твою шапочку и пригладила тебе волосы, они были спутаны, как китайские иероглифы.