Небо и земля - [283]

* * *

Назавтра, после вручения гвардейского знамени, полк проходил парадом мимо высокой украшенной флагами трибуны. Уленков шел впереди — он нес гвардейское бархатное знамя.

Проходя широким шагом мимо трибуны, Уленков все время косил глазами, чтобы еще раз посмотреть на приехавших в полк гостей — московских фронтовиков.

После парада пришли в столовую и расселись за длинными столами, потом начались речи и тосты. Уленков впервые в жизни поднес к губам кружку с обжигающим язык сладковатым спиртом и почувствовал, как кружится голова.

И сразу дрогнули стены, все качнулось и поплыло перед глазами.

Первые речи он пропустил, должно быть, да и начала речи Быкова, говорившего теперь, не слышал. Но вдруг он услышал свою фамилию. Да, он не ошибся… Это о нем говорил командир…

— Моя судьба сложилась несколько иначе, чем ваша, — говорил Быков, положив руку на стол и немигающими серыми глазами глядя на комиссара полка Шаланова. — Я вырос в летной семье, с детских лет привык к авиационному быту, видел первых русских летчиков, когда они еще были молодыми людьми. Я знаю, как труден был их путь к победам. Но мы, советские летчики Отечественной войны, многим обязаны им, их самоотверженности, их любви к России, к авиации. Они были людьми долга и преданности делу. И новое поколение русских крылатых богатырей выросло на наших глазах, выросло за время войны. Советская Родина дала им возможность смолоду выявить летный талант. Вот возьмите Уленкова, — все обернулись и стали смотреть на Уленкова, а тот покраснел и низко наклонил коротко остриженную голову, — я его помню еще мальчиком, когда он пришел на московский аэродром, чтобы просить незабвенного Валерия Павловича Чкалова о помощи: Уленков мечтал стать летчиком. С тех пор много воды утекло. Мечта Уленкова сбылась. Когда он впервые прибыл в мой полк, незадолго до войны, я его по-прежнему считал мальчиком: с ним нельзя было ни о чем поговорить всерьез, вечно, бывало, смеется. А сейчас… сейчас я не ошибусь, если скажу, что у него много шансов стать со временем знаменитым летчиком, а ведь жизнь у него впереди, ему нет и двадцати лет…

Глава восемнадцатая

Уленков тяготился своей славой. Стоило только приехать в полк корреспонденту или фоторепортеру — сразу же начальство вызывало Уленкова в штаб, начинались бесконечные расспросы и разговоры, и застенчивому юноше в такие минуты приходилось очень много говорить и чуть не по десять раз подряд рассказывать о своей очередной схватке с фашистами. Однажды он просто спрятался от корреспондента, но Быков нашел его и сделал строгое внушение тут же при госте.

— Не я один герой, — хмуро сказал Уленков, — вон Зверев вчера два самолета сбил, а о нем не говорят ни слова.

— Чудак человек, — сердито ответил майор, — откуда у тебя этакая любовь к спорам? И о Звереве напишут, когда его время придет. И о тебе не потому только пишут, что ты — герой, но и потому, что других хотят сделать героями. Прочтут молодые летчики, как ты врагов в небе бьешь, и сами захотят отличиться.

Разглаживая пилотку, ни разу не взглянув на корреспондента, Уленков скучно и тягуче начинал рассказывать о последнем воздушном бое. Назавтра в газетах он читал статью о себе, — и, странно, рассказ был удивительно складен и интересен, и ему самому не верилось, что из его неумелого рассказа могла получиться такая занятная статья. И все-таки на следующий раз он снова старался избавиться от очередной беседы с корреспондентом.

Каково же было Уленкову узнать, что скоро в часть приедет художник, который будет специально для большой московской выставки писать его портрет!

— Я уж вас попрошу, Иван Петрович, — взмолился Уленков однажды после ужина, когда вместе с Быковым возвращался в свой домик, — заставьте его рисовать кого-нибудь другого. У меня характер нетерпеливый, самый что ни на есть истребительный, и мне на сеансах по пять часов никак не высидеть. Все нервы испорчу, ей-богу, а ведь мне чуть не каждый день приходится быть в небе…

Быков положил руку на плечо Уленкова и рассмеялся.

— Я человек безжалостный, — сказал он, — и уговаривать меня очень трудно. Как ты ко мне не латайся, а портрет твой мы все-таки соорудим.

Уленков больше не спорил: знал крутой характер майора, не любившего спорщиков, и понимал, что Быков на своем обязательно настоит, как с ним ни спорь и какие основательные возражения ни придумывай.

В это-то время и заметил Уленков бородатого человека в сером пальто, в шляпе. Уленков хотел было пройти мимо него, но незнакомец протянул ему руку и громко сказал:

— А я вас сразу узнал, товарищ Уленков. Ваше лицо по фотографии изучал — и вот не ошибся.

«Неужто это и есть художник?» — подумал Уленков и, пожимая руку, тихо спросил:

— Вы не рисовать ли меня приехали?

— Так точно, — шутливо ответил тот. — Художник Фока Степанович Гладышев. Прошу любить и жаловать. Нам с вами придется поработать вместе недельку.

— Недельки свободной у меня не найдется, — смущенно сказал Уленков. — Ведь я ежедневно в полете…

— И летайте, обязательно летайте! Я вас каждый день только на часик буду занимать, не более того. А в остальное время я и без вас смогу работать.