Небо и земля - [75]

— Впервые слышу. И что он вам прислал? — полюбопытствовала Доба.

— Да откуда я знаю? Говорю же вам, я того человека не видела, так он и не пришел.

— Наверное, себе оставил, чтоб ему подавиться, — буркнула Доба.

— Бог с ним, с подарком, — с сердцем сказала Зелда, — но привет… когда я теперь получу письмо от Шефтла?

«С чего она вдруг завела этот разговор? — злобно подумал Юдл. — Привет ей понадобился… Теперь ей привета этого долго ждать, муженек, может, лежит уже где-нибудь в яме под холмом…» Воспользовавшись молчанием, он повернулся к лошадям. Те устало мотали грязными хвостами и еле переставляли ноги. Час был поздний. Нежаркое, закатное солнце уже исчезало за далекой горкой, и край неба пламенел. Вскоре огненно-алые краски сменились оранжевыми, потом фиолетовыми, постепенно и эти поблекли, пока, наконец, по всему небу не разлилась ровная матовая синева. Незаметно наступил вечер. Головная подвода, на которой ехал Хонця, свернула с дороги в балку, за ней потянулись остальные. Под высокими тополями, окружавшими степную криницу, подводы остановились.

Люди слезли с подвод, и тотчас началось оживленное движение. Распрягли лошадей и, напоив их, отводили попастись на траве, набирали, звеня ведрами, холодную воду из криницы, тащили с откоса охапки кукурузныхбудыльев на подстилку, чинили упряжь, поправляли разболтавшиеся повозки. Женщины занимались детьми, умывали их и, вынув из кошелок и торбочек остатки запасенной еды — черствый хлеб, твердый сухой сыр, пожелтевшее масло, — кормили их. Спорили из-за лучшего места около подводы, вспоминали давние обиды, препирались, мирились и все хором проклинали Гитлера.

Юдл Пискун слез с подводы последним. Он долго кряхтел, пока выпряг наконец лошадей, потом, скрючившись, медленно опустился на дышло.

— Что с тобой? — спросила жена, волоча к подводе ворох кукурузных будыльев.

— Ох… Нехорошо мне, — весь перекосившись, простонал Юдл. — Постели мне, я лягу…

— С чего это вдруг? — растерянно посмотрела на него Доба.

— Поясница… поясницу ломит. Еле сижу… Постели мне… я лягу…

— Сейчас, сейчас… — Торопливо, боясь, как бы Юдл не раскричался, Доба разровняла сваленные около повозки будылья, постелила рядно.

Когда Юдл улегся, она укрыла его старой буркой.

— Съешь чего-нибудь? — спросила она, стоя над Юдлом со скрещенными на груди руками.

— А?… Даже и не знаю, — прохрипел тот слабым голосом.

— Да чего уж, сейчас подам.

Пока Доба возилась с Юдлом, Зелда успела накормить детей. Затем она сняла с подводы узлы с одеялами и подушками, развязала, хорошенько вытряхнула их и устроила под тополем одну постель для всех сразу.

К вечеру повеяло прохладой и сыростью. Едва Зелда уложила Шолемке, как забрался под одеяло и Курт, пожелавший захватить местечко ближе к Зелде. Началась возня, толкотня, борьба, — раз так, то и Тайбеле, и Эстерке, и Шмуэлке — все дети захотели лежать рядом с мамой. Зелда пыталась угомонить их — ничего не помогало. Тогда она взяла к себе спящего Шолемке, и все успокоились.

Вскоре подошла и Доба со своим узлом.

— Ну, как он себя чувствует? — спросила Зелда. — Спит.

— Вот и хорошо. Говорят, болезнь сном проходит.

— Дай бог. Он ведь и раньше был не из силачей. А теперь и вовсе никуда.

— Ничего удивительного, — сочувственно откликнулась Зелда.

Мимо проходил Хонця. Остановился, прислушался.

— Что случилось? — спросил он устало. — Где Юдл?

— Да вот плохо ему, — пожаловалась Доба, — Поясницу схватило. Лег, спит.

Хонця промолчал. Пробираясь между разостланных вокруг ряден и одеял, он пошел к своей подводе: оттуда, из темноты, доносился молодой, звонкий голос Нехамки.

Юдл, лежа под буркой, с затаенным дыханием прислушивался к каждому звуку. Услышав, как Хонця спрашивает о нем у Добы, он вздрогнул. Правда, Хонця тут же ушел, но Юдл уже не мог успокоиться. Зачем Хонця спрашивал о нем? Что ему нужно? А что-то ведь нужно было… Иначе бы он не спрашивал… Неужели догадывается? Юдл даже вспотел, когда подумал со этом. Замер и долго боялся пошевельнуться. Гомон постепенно стихал, и вскоре слышен был только протяжный, свистящий храп усталых людей.

Табор спал.

Глава двенадцатая

С первыми проблесками рассвета Хонця был на ногах. Переходя от подводы к подводе, он хриплым, простуженным голосом будил людей, торопил в дорогу: сегодня еще надо успеть к парому и переправиться на другой берег.

Закоченевшие от ночного холода, недовольные, что их вырвали из сладкой предутренней дремы, люди вылезали из-под отсыревших одеял, старых тулупов и бурок и, с трудом разминаясь, шли запрягать лошадей. Женщины потеплее закутывали плачущих детей, увязывали вещи, снова складывали их на подводы.

Доба, — ноги, спина, голова — все у нее так болело, что на свет не хотелось смотреть, — поднявшись, первым делом пошла проведать мужа. У подводы его не оказалось. «Слава богу, обошлось, — с облегчением подумала женщина. — Раз встал, значит, ему полегче. Пошел, должно быть, к лошадям».

Но вот уже все остальные упряжки были готовы, можно было трогаться, а Юдл не появлялся.

«Чего он там копается», — недоумевала Доба.

Она стала пристально вглядываться в туман, поднимавшийся над соседним лужком, но сумела различить лишь смутные тени двух лошадей. Юдла около них не увидела. «Может, ему там снова стало плохо», — встревожилась Доба и пошла к лошадям. Юдла там не было. Не зная, что и думать, она непослушными пальцами распутала лошадей и погнала их к табору.