— Нравится, — шаловливо кивнула девочка. — А рыбки в море есть?
— Конечно. В море много рыбы.
— А почему я их не вижу?
— Как же ты можешь их видеть? Ведь они под водой.
— Все время? А почему они не тонут?
— Так уж они устроены.
— Почему они так устроены?
— Может, хватит, — вмешалась Элька. — Вырастешь — узнаешь.
— А я теперь хочу знать, не хочу ждать, пока вырасту… Дядя, а рыбы спят? — не унималась Света.
— Конечно.
— Где они спят?
— В море.
— Как они могут там спать, — удивилась Света. — Им же мокро,
— Они любят, когда им мокро. Ты разве не знаешь, что рыба любит воду? Без воды она не может жить.
— Почему не может?
И так без конца. Каждое слово Левандовского вызывало новое «почему», на которое ему не всегда легко было ответить. Тем не менее болтовня Светы доставляла ему искреннее удовольствие. Девочка понравилась ему с первой минуты, да и Света удивительно быстро освоилась. Под конец она ему рассказала, что папа ее — инженер, строит большие, очень большие машины и скоро к ней приедет…
Элька молча стояла рядом.
На палубу опускался прохладный синий сумрак. Вскоре стало совсем темно, ничего не видно, только слышно было, как о бок корабля тихонько плещет вода. В воздухе пахло свежестью — скумбрией, йодом, чем-то соленым. Люди стали устраиваться на своих узлах. Укладывались тесно, чуть не вповалку, но, усталые, сразу засыпали. На мешках с пробкой Элька устроила что-то вроде постели и уложила Свету. Левандовский сходил в трюм, принес одеяло.
— Дядя, вы будете мне еще рассказывать? — спросила девочка, когда он укрывал ее.
— Буду, но завтра. Завтра утром, когда ты проснешься. Договорились?
— Договорились, — улыбнулась Света. И заснула, сжимая в руке коробку из-под леденцов.
Левандовский не уходил. Ему не хотелось спускаться в трюм. Он рассказывал Эльке о себе. Семья его — жена и двое ребятишек — были уже в Кустанае. Эвакуировались полтора месяца назад вместе с ядром Одесского станкостроительного завода. Сам он остался в Одессе, Демонтировать некоторые цеха и вывозить оборудование. И вот только теперь с огромным трудом удалось погрузить на корабль машины и семьи рабочих завода — несколько сот человек.
— Вы хоть знаете, куда едете, — сказала Элька, вздохнув.
— Да, конечно. Нас уже ждут. Монтаж завода на полном ходу. Не позднее чем через месяц мы должны начать выдавать продукцию фронту… А вы куда предполагаете направиться из Новороссийска?
— Пока ничего не предполагаю, просто еще не знаю.
— Если хотите, вы можете поехать с нами, — быстро предложил Левандовский. — И знаете, это хорошая мысль. Одной ведь трудно, очень трудно… А с нами, с заводским коллективом, вам будет легче во всех отношениях. Не придется таскаться с ребенком по вокзалам — ведь на поезд сесть трудно. В Новороссийске мы получаем эшелон, уже есть распоряжение. Доедем до самого Кустаная. Ну, а там… Думаю, что найдется и работа, и жилье… Как со всеми будет, так и с вами.
— Но ведь я не имею никакого отношения к вашему заводу, — задумчиво отозвалась Элька.
— Ну так будете иметь, не беспокойтесь. Это я беру на себя. Это даже мой долг, если хотите знать. Заехать вы можете к нам. Моя жена получила там комнату.
— Зачем я буду вас стеснять…
— Ничего вы нас не стесните. А если и придется потесниться, так скажите, пожалуйста, кто с этим считается в такое время? Ведь и моих, пока они не получили жилья, приютили люди. Пусть это все вас не смущает. Моя жена будет вам рада, увидите. Она у меня славная. Любит людей. И ребятишкам лучше будет вместе… Значит, договорились? Едете с нами?
— Мне еще надо подумать.
— Что ж, подумайте.
— Утром я вам скажу. Помолчали.
— Вам не холодно? — спросил Левандовский, видя, что Элька поежилась и застегивает свой жакет.
— Нет, ничего.
Погода менялась. Откуда-то налетел северный ветер, нагнал тучи. Море почернело и заволновалось.
— Хотите, я вам принесу из трюма что-нибудь теплое?
— Спасибо, не надо, — мягко отказалась Элька. Заботливость этого человека, внимание, которого она так давно была лишена, чрезвычайно трогали ее. — Не слушали вечернюю сводку?
— Слушал. В кают-компании.
— Ну, ну, и что передавали?
— Одесса держится… Ожесточенные бои на Вяземском и Брянском направлениях… — невесело перечислял он. — Вы знаете, у меня сердце падает, — вырвалось вдруг у него, — когда я думаю, что Гитлер всего в нескольких сотнях километров от Москвы…
— До Москвы он не дойдет, — тихо сказала Элька… — Вы думаете? — он посмотрел на нее с такой надеждой, как будто все теперь зависело от ее ответа.
— Уверена в этом. Под Москвой Гитлер шею себе поломает. Вот увидите! Верно сказано: наше дело правое, мы победим. И так будет.
— Но когда?
— Будет.
— И придет время, когда мы на корабле, на этом или каком-нибудь другом, будем возвращаться домой?
— Непременно.
Они еще долго стояли и разговаривали. Собственно, говорил больше Левандовский. Рассказал, что, как только началась война, он подал заявление в военкомат, хотел идти на фронт, но ничего не вышло. Не пожелали снять с него броню. Он до сих пор мучается этим, хотя и понимает, конечно, что специалисты заводу нужны, особенно теперь, когда надо работать для фронта…
