Небо Голливуда - [75]

Каждые выходные в течение трех месяцев он приезжал в Гаагу. После Пасхи его мать перебралась на квартиру в Париж, и теперь он мог ее навещать только на длинные каникулы. Тем временем он превратился в тринадцатилетнего подростка, который кичился тем, что не выполнял домашних заданий и что его почти ежедневно выгоняли из класса. Он убивал часы в молодежных клубах по другую сторону от железной дороги, разделявшей Бюссум на две части, пару раз выкуривал косяк, воровал велосипеды, идеально имитировал местный диалект. В школе его оставили на второй год, а в синагоге он совершил бармицву.

Тогда он снова встретился с отцом. Обычно ритуал посвящения в евреи сопровождается бурными празднествами с тысячей гостей, объятиями, слезами радости и архаической гордости. Но его отец не исключал скандала. В арендованном за символическую плату в один гульден величественном зале пустой синагоги, расположенной прямо за его домом на канале и принадлежавшей крупному владельцу недвижимости Рейндеру Звосману, в присутствии не более тридцати человек Томас громко прочитал соответствующий раздел Торы, скрепив таким образом свое вступление в еврейское сообщество.

«В последние недели перед этим я вдруг ощутил волнение и вместе с господином Кюпферсом, утомленным, но решительным, начал лихорадочно работать над произношением звуков, которые ничего для меня не значили, но которые я в конце концов научился произносить без ошибок. Я стоял перед свитком Торы и серебряной указкой („ятом“) отбивал на пергаменте ритм своей речи. Я не представлял, о чем говорил, но звучало по-настоящему. Безупречно. Когда я обернулся, очнувшись от дурмана звуков, живших в моей голове отдельной жизнью, я поймал взгляд отца, смотревшего на меня изумленно и растроганно. Он сглотнул и улыбнулся мне такой улыбкой, какой я прежде никогда не видел. В тот момент я был счастлив. Мой дебют состоялся».

Летние каникулы ему разрешили провести с матерью в Париже. Макс Грюнфелд купил Яннетье квартиру на улице Якоб в районе Сен-Жармен, в большом патрицианском особняке, похожем на его собственный дом в Гааге. В доме работала горничная, которая убирала комнаты, подавала завтрак и обед в огромной гостиной – настоящая служанка, выполнявшая точно такие же обязанности, которые когда-то выполняла мать Яннетье в доме отца ее сына.

«Мама вынимала мякиш из батона и откусывала хрустящую корочку.

– Я здесь живу исключительно из-за хлеба, – шутила она часто».

Выдалось жаркое лето. С путеводителем Жибера Жона в красном переплете, обливаясь потом, Томас бродил по бесконечным, раскаленным от жары бульварам, вымиравшим между часом и четырьмя, разгадывал скрытые за фасадами зданий тайны, ел мороженое. Он, не стесняясь, носил короткие шорты, терялся в тени Триумфальной арки, смотрел вниз в направлении Конкорда на широкие Елисейские Поля. Слишком много мороженного вызывало диарею. В десять-половине одиннадцатого, несравнимо позже, чем в полшестого у Кюпферсов, когда все нормальные голландцы садились за стол, он сопровождал свою мать по улицам шумного теплого вечернего города в рестораны, где собирались знаменитости. Как-то раз она показала ему Симона де Бовуа, Сартра и Сименона. Она начала читать, «желая наверстать упущенное». Томас не знал, была ли ссылка в Бюссум только лишь наказанием. Если за него причиталась награда в качестве пребывания в Париже, то он готов был терпеть это столько, сколько потребуется.

Вскоре Кюпферсов сменили Сандерсы в городе Энсхеде. Томас в два счета овладел местным диалектом. Господин Сандерс работал в кошерной мясной лавке; по вечерам и выходным он скупал у крестьян слепых и хромых лошадей и перепродавал на бойни. Томас боялся этих больших беспомощных животных с паническими глазами и желтыми зубами. Еще до наступления осенних каникул его выгнали из школы, после того как застали в туалете с девочкой – спущенные трусики, расстегнутая ширинка, у обоих сведено дыхание от взрослого возбуждения.

Потом он жил в семье Ван Гелдер в Винсхотене. Он отрастил волосы и превратился в пижона – он впервые услышал это слово, означавшее непокорность и вседозволенность одновременно. В отличие от Энсхеде, он по необходимости выполнял домашние задания и следил за тем, чтобы не задерживаться в школе дольше положенного времени. Без каких-то особых усилий он стал хорошим учеником – одноглазым в стране слепых. В свободное время он шатался с районной шпаной, крестьянскими детьми, гонявшими на мопедах по дорогам польдеров, пролетарскими хулиганами с грязными руками и татуировками под джинсовыми куртками. Период его пребывания в Винсхотене закончился удивительно быстро после его участия в ограблении. Он слишком много выпил и, стоя на стреме, не заметил, как прямо перед его носом с выключенными фарами остановилась полицейская машина. Адвокаты Макса Грюнфелда позаботились о том, чтобы его имя вычеркнули из протоколов.

Так он прыгал из одного города в другой, пока ему не исполнилось восемнадцать. За это время он овладел всеми местными диалектами, поскольку везде нуждался в «защитной окраске». Он мучил и терзал каждую новую приемную семью, пока не разражалась очередная катастрофа, переводившая его в следующую семью, в сопровождении юристов, психологов и изумленных свидетелей его ярости.