Небо для смелых - [17]

Граната разорвалась над бортом платформы в тот момент, когда Сережа Панин, тихий, застенчивый моторист, недавно прибывший в группу, занес ногу, чтобы спрыгнуть на землю. Попавший в ногу осколок подкосил его. Превозмогая боль, моторист поднялся и увидел медленно растекающееся из пробитой бочки пятно горящего касторового масла. Это грозило катастрофой. Посреди платформы стоял «ньюпор», а за ним, среди ящиков, бочки с бензином. Подтянувшись на руках, Сережа доковылял до смертоносной бочки, с трудом повалил ее и стал толкать к разбитому борту. Еще усилие, и бочка ударилась о насыпь, рассыпая брызги горящего масла. Вслед за ней, не удержавшись на горящем скользком полу, свалился Сережа. Когда Женя подбежал к платформе, в луже горящего масла лежал уже обуглившийся, скрюченный Сергей Панин.

Освободив полотно, подобрав раненых и отдав последние почести погибшим, эшелон, набирая скорость, уходил от этого страшного, оставшегося навсегда в памяти Жени, как зарубка на дереве, места. Почти до самого Орла никто не проронил ни слова.

* * *

— Вот что, дорогие товарищи, самолет, как и телегу, не подмажешь — не поедешь. А без самолетов мы на фронте не нужны. Доходит? — начал издалека Аниховский, сидя на ступеньках стоящего в тупике вагона. — Времени у нас в обрез, а масла нет. Из Москвы второй раз не затребуешь! В общем, пойдете по городу, заходите в аптеки, просите касторового масла. Ясно?

— А как расплачиваться, аптеки-то частные? — уточнил Григорий Ткачук.

— Ха-ха-ха! — увлек всех своим смехом Аниховский. — Вот чудак! Конечно, деньгами. А если у тебя их много, то дай в долг Жене, Петру, другим.

Хохотали все, потому что у Григория, как и у всех, не было ни рубля.

— Ты попроси, да так, чтоб не отказали, — уже серьезно Аниховский напутствовал Григория.

Когда Женя с Петром к вечеру вернулись с бидоном масла, весь эшелон уже знал о приключении Ткачука. Сам он рассказал о нем несколько раз, когда привез на подводе трехведерную, отливающую изумрудом, запечатанную пробкой, в новенькой плетеной корзине, нарядную, как купчиха в престольный праздник, бутыль касторового масла.

…Сначала аптекарь отказывался выдать дефицитное слабительное, но потом, когда Ткачук обвинил его в классовой несознательности, быстро согласился. При расставании он даже угостил Гришу стаканчиком спирта. Гриша на радостях не отказался. Потом с пожеланиями больших побед аптекарь помог погрузить бутыль на подводу, которая подвернулась Грише за углом, и долго махал рукой, стоя у ворот дома.

Выпитый без закуски спирт разморил счастливого экспроприатора, и, уже подъезжая к станции, он во всю глотку орал родные украинские песни. Хотелось скорее обрадовать товарищей, и потому Гриша направил лошадь кратчайшим путем прямо через рельсы. Хорошо, подоспели мотористы, а то удачливый добытчик и бутыль бы разбил, да и сам мог свалиться под колеса телеги.

Усомнившись в такой баснословной щедрости частника аптекаря, скептик Аниховский открыл бутыль, и в воздухе стал распространяться удушливый запах хлорки… Грянул хохот. Протрезвевший в мгновение Ткачук взревел:

— Отпустите меня, товарищ комиссар, в город, я того аптекаря смажу этой «касторкой», чтобы облез, как шелудивый пес…

Однако неприятности Гришины на этом не закончились. Следом приехал представитель ЧК и заявил, что на лошади, украденной у хозяина пекарни, видели красноармейца, ехавшего в сторону станции.

Видя, как переживает эту историю совершенно поникший Григорий, Женя с Петром стали давать отпор любителям поскалить зубы.

* * *

В Курске «солдатский» телеграф передал кучу новостей: что человек, севший в вагон вместе с Аниховским, — новый комиссар, что конечная станция затянувшегося путешествия — Обоянь и что… но Жене уже ничего больше слушать не хотелось. Как же так, почему новый комиссар? Лучше Аниховского комиссара нет, не может быть, да и не нужно.

Все смотрели настороженно на нового человека, по-хозяйски устраивающегося у «буржуйки». Почему-то Аниховский даже рад, приглашая всех подсаживаться на ящики возле печурки.

— Товарищи, это новый ваш комиссар Загулин.

— А как же вы? — Птухин сильно привязался к Аниховскому за этот непродолжительный промежуток времени.

— Не спеши, Женя, сейчас все узнаешь. Отблески пламени высвечивали волевой подбородок нового комиссара, сомкнутые полные губы, прикрытые по-городскому подстриженными усами, большой с горбинкой нос, сильно развитые надбровные дуги, на которых густыми клоками лохматились темные брови. Все, казалось, выдавало в нем хмурую, неразговорчивую натуру.

О чем он думал? Может быть, о том, как трудно будет работать с этими не скрывающими симпатии к прежнему комиссару людьми, которые в силу мужского характера открыто выражают свою антипатию к нему? А может быть, он искал начало предстоящего важного разговора?

— Надо бы познакомиться, потому что, не зная прошлого человека, трудно с ним работать в будущем, — начал он тихим густым басом после слишком затянувшейся паузы. — Но это потом, сначала потолкуем о политической обстановке в стране. Что мы имеем, вступая во вторую годовщину власти Советов? Советское государство выстояло! Не удалось задушить его руками немцев и белочехов. Чем больше они соприкасались с Советами, тем сильнее получали заряд «советизации», а это все равно что подносить фитиль к пушке, наведенной на собственный дом.