Небесный огонь - [10]

Сандал в задумчивости сжал подбородок пальцами:

– Пожалуй, у меня есть ответ на некоторые загадки. То, что алахчины назвали Пресеченьем, – это, понятно, Перекрестье живых путей, то есть долина Элен. Имя Солнца на языках многих южных и восточных народов – Саха. Алахчины взяли себе имя «саха». «Глаза ночи» – звезды. Время пророчества, судя по всему, наступило. Но что значит «Взрывающее Землю»? Что за Камень и Ключ огня? Имя девятой ступени, вероятно, название последней ступени Лестницы Разума. Названия восьми известны, а с девятой сложно. У нее много имен: Виток Высшего духа, Божественный Смысл, Совершенство Великих… Знает ли кто-нибудь настоящее? А кто эта удаган? Жрица? Ни одна удаганка еще не появилась в Элен. Только шаманы. «Ее имя – главный путь Пресеченья»…

– Путь – мое имя, – тихо проговорила Айана.

Хозяйки враз кашлянули.

– Я поняла одно: рано разглашать тайну, – молвила Третья. – Сначала надо разгадать подсказки. Капелька, ты умеешь держать язык за зубами?

Девочка нахмурилась и с сердитым лицом развернулась к двери.

– Погоди, – остановил обидчивую жрец. – Повтори алахчинские письмена. Я сделаю запись на языке своих знаков. Скажи, что означает знак-глаз? Он поставлен здесь как будто оберегом.

Айана взглянула удивленно:

– Это знак Творца.

– Не каждому дано пройти обжиг жизнью, – сказала Сандалу на прощание Третья Хозяйка и, привстав на цыпочки, коснулась рукой его темени. Он тотчас почувствовал, как теплый солнечный свет пролился в голову. В глазах заклубился туман, а затем все прояснело и увиделось четко и ярко. Так было в пещере под Скалой Удаганки, когда пело око крылатой Иллэ.

«Ты нашел то, что искал», – струились призрачные голоса.

* * *

Жреца будто прорвало. Уже не думалось о знаках, поначалу исполненных небывалой сладости и трепета. Теперь знаки легко складывались в слова, а слова выстраивались в ряды на новых ровдужных лоскутах. Сандал не мог остановиться. Писал и зачеркивал, зачеркивал и писал. Книга росла вначале как цветок, потом как куст, дерево… роща… лес! Мастера не успевали вбивать домм в камень.

С высоты Каменного Пальца взгляд обегал Элен в два поворота головы. На словах же она оказалась громадной. Словно в озарении, подсолнечный мир долины открывался перед жрецом во всей своей необъятности и в то же время в мелочах, жизненно важных для ее обитателей.

Позже Сандал всякий раз с изумлением убеждался, что каждый эленец носит в себе не только долину и Орто, но и собственные небесные ярусы, а отчасти даже Джайан. Любой человек был отдельным ключом к внутреннему мирозданию, и ни одна из этих маленьких Вселенных не походила на другую.

Как бы он ни торопился, ему, конечно, не хватило бы остатка весен жизни, чтобы написать обо всем со дня прихода в Элен. Началом времени домма жрец взял Осень Бури. Пока описывал случившиеся тогда события, жил силой корней памяти и снова остро испытывал тревоги и радости давно прошедших дней. Он старался излагать историю беспристрастно, иначе люди обвинили бы его в искажении правды.

Читала Айана – Сандал разрешил ей бывать на священной горе. По складам, но все лучше и лучше читали младшие жрецы.

…О нет, Каменному Пальцу не придется стыдиться за ложь! Книга предстанет на его светлом камне предельно правдивой. Такой, каким человек показывается перед Творцом в смертные мгновения.

Сандал мучился, слово за словом прорисовывая внешность и нрав Хорсуна. Нелегко было сделать это со стороны. Далекие от правды мысли юлили, как хвосты-колдуны на ветру. Горячая кровь, которая еще многого не простила багалыку, вмешивалась и всячески пыталась его оговорить. Осознание того, что он знает Хорсуна ничтожно мало, бесило и выводило жреца из себя. Он с остервенением вымарывал целые шеренги слов, находил окольные, расплывчатые сравнения. Они больше напоминали смутную фигуру в несовершенных отражателях орхо, чем самого багалыка. Поэтому образ получился ровным, справедливым и… не настоящим. Вчитываясь в неискреннее изложение, Сандал приуныл.

Наутро в голову пришла странная мысль: правдивое описание человека возможно в том случае, если заглянуть в его душу и мысли. Точнее, пожить в его душе и мыслях. На короткое время стать этим человеком. И не только им самим, а одновременно всем, чем он живет. Его окружающим. Если не удастся открыть эти врата – исказится правда.

Жрец задумался: не опаснее ли образ, хитроумно переданный в знаках, простого рисованного изображения? Не принесет ли Книга гибель человеку, чья беззащитная душа распластается на камне под солнцем и ветром? Запоздало ахнул: а не грешно ли тревожить умерших, облекая их в словесную плоть?!

Из переписанного набело отрывка домма перед жрецом, как живая, предстала Нарьяна.

«Она умела говорить чудодейственные заклинания, хотя никто ее этому не учил. Сама не понимала, откуда брались складные слова, слетающие с языка, хлопотала ли она дома по хозяйству, бродила ли на лугу возле озера, выкапывая коренья сарданы или ягоды собирая в лесу. Бывало, женщины еще наполовину не наполнят туеса брусникой, а ее кузовок уже с горкой сверху… Нарьяна могла сделать так, чтобы нитки не рвались, узор вышивался ровнее, легче мялись тяжелые кожи. Чтобы суп стал густым и жирным в голодные дни, когда все коровы стельные и Асчит выдает семьям совсем помалу пищи. На каждое женское заделье были у Нарьяны свои подсобляющие молитвы. А самое мудреное, что удавалось с малых весен, так это вызов огня. Тут она ухитрялась обойтись без кремня и серы. Просто высвобождала голову от суетных мыслей, думала об огне очень крепко, произносила заклинание, и он возгорался».