Небеса в смятении - [9]

Угрозы этому освободительному процессу уже появляются. Как и ожидалось, некоторые правые пытаются использовать дискурс социал-демократии против «экстремистов» APRUEBO. Внутри APRUEBO тоже наметились признаки конфликта между теми, кто желает остаться в рамках традиционной представительной демократии, и теми, кто хочет более радикальной мобилизации общества. Выход из этого затруднения не в том, чтобы погрязнуть в скучных «принципиальных» дебатах, а в том, чтобы приступить к работе, разрабатывать и внедрять различные проекты. Даниэль Жаду – вполне подходящий человек для координации этих усилий, особенно учитывая его достижения на посту мэра Реколеты. Хит чилийской группы Los Prisioneros «El Baile de Los Que Sobran» («Танец тех, кто остался») стал музыкальным символом протестующих, вышедших на улицы. Теперь Чили требуется el trabajo duro de los que sobran (тяжелая работа тех, кто остался). В противном случае старый режим выживет под новой социал-демократической маской, и трагедия 1973 года (переворот против Альенде) повторится как постмодернистский циничный фарс.

Сейчас слишком сложно предсказать, чем закончится эта борьба. Главным препятствием является не наследие Пиночета как таковое, а наследие постепенного (фальшивого) открытия его диктаторского режима. Так, в 1990-е годы чилийское общество подверглось, скажем так, быстрой постмодернизации: взрыв потребительского гедонизма, поверхностная сексуальная вседозволенность, конкурентный индивидуализм и так далее. Люди во власти поняли, что такое атомизированное социальное пространство гораздо эффективнее, чем прямое государственное подавление радикальных левых проектов, опирающихся на социальную солидарность: классы продолжают существовать «сами по себе», но не «для себя»; другие представители своего класса видятся скорее конкурентами, нежели членами одной группы с общими интересами. Прямое государственное угнетение имеет тенденцию объединять оппозицию и поощрять организованные формы сопротивления, в то время как в «постмодернистских» обществах даже крайняя неудовлетворенность принимает форму хаотичных восстаний, которые вскоре выдыхаются, не достигнув «ленинской» стадии организованной силы с четкой программой¹².

Что дает некоторую надежду в связи с Чили, так это ряд специфических особенностей, из которых достаточно упомянуть две. Во-первых, сильная политическая вовлеченность психоаналитиков, преимущественно лаканианцев, на левом фланге – они сыграли важную роль в протестах, вспыхнувших в октябре 2019 года, а также в организации, приведшей к победе APRUEBO на референдуме. Во-вторых, в Чили (как и в некоторых других странах, таких как Боливия, но в отличие от Бразилии) новый правый популизм так и не прижился; народная мобилизация здесь носит явно левый характер. Связаны ли каким-то образом эти две черты?

Каково отношение психоанализа к радикальным социальным переменам? Он в основном занимает «умеренную» либеральную позицию и беспокоится о ловушках радикального освободительного процесса. Образцовый пример нам дает Лакан. Он ясно продемонстрировал, что главный антагонизм нашей психической жизни не между эгоизмом и альтруизмом, а между областью Добра во всех его проявлениях и областью за пределами принципа удовольствия во всех его проявлениях (избыток любви, влечение к смерти, зависть, долг…). В философских терминах этот антагонизм лучше всего иллюстрируют Аристотель и Кант: этика Аристотеля есть этика Добра, умеренности, надлежащей меры, направленной против излишеств, в то время как этика Канта есть этика безусловного долга, предписывающая нам действовать сверх всякой надлежащей меры, даже если наши действия влекут за собой катастрофу. Неудивительно, что многие критики считают ригоризм Канта слишком «фанатичным», и неслучайно, что Лакан разглядел в кантовском безусловном этическом императиве первую формулировку собственной этики верности желанию. Любая этика Блага – это, в конечном счете, этика благ, то есть вещей, которые можно разделить, распределить, обменять (на другие блага).

Вот почему Лакан крайне скептически относился к понятию распределительной справедливости: оно остается на уровне распределения благ и не может справиться даже с относительно простым парадоксом зависти: что, если я готов получать меньше, лишь бы мой сосед получал меньше меня (и если это осознание того, что мой сосед испытывает более сильные лишения, дает мне избыток-наслаждение)? По этой причине сам эгалитаризм никогда не следует принимать за чистую монету. Понятие (и практика) эгалитарной справедливости, покуда она опирается на зависть, основывается на инверсии стандартного отказа, совершаемого ради блага других: «Я готов отказаться от этого, чтобы другие (также) не (могли) иметь этого!» Отнюдь не будучи противопоставленным духу жертвенности, Зло здесь проявляется как сам дух жертвенности – как готовность игнорировать собственное благополучие, если через свою жертву я могу лишить Другого его наслаждения…

Это, однако, работает не как общий аргумент против всех проектов эгалитарной эмансипации, а только против тех, которые сосредоточены на перераспределении. Никогда не следует забывать, что распределительная справедливость – это леволиберальная (или социал-демократическая) концепция: мы остаемся в рамках капиталистического порядка производства, как «единственного, который действительно работает», и пытаемся исправить дисбаланс богатства, облагая богатых высокими налогами. Наша нынешняя цель должна быть более радикальной. Как становится все более очевидным из продолжающихся кризисов (пандемия Covid-19, глобальное потепление и лесные пожары и т. д.), глобальный капиталистический порядок достигает своего предела, угрожая затянуть все человечество в пропасть саморазрушения. Как только мы осознаём это, циничный либеральный консерватизм, пропагандируемый Жаком-Аленом Миллером, перестает работать. Миллер разделяет старую консервативную «мудрость» о том, что для поддержания стабильности нужно соблюдать сложившиеся практики [routines], установленные выбором, который