Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях - [7]

Здесь следует притормозить – потому что еще одна, и, может быть, самая главная, проблема добротных экранизаций романа Бронте именно в этом. В этой самой добротности. В том, что этот сюжет предлагается как подробно реалистический, пусть и украшенный романтическим флером. А он таковым не является.

О романе сестры Шарлотты Бронте Эмили «Грозовой перевал» Жорж Батай написал, что это – описание мира, где «роятся призраки», фантомы подсознания. О «Джейн Эйр» такого нельзя сказать в полной мере – слишком много там реалистического, иногда даже бытописательского, – но отчасти, конечно, нужно.

Разве это не книга о том, что жена любимого человека – всегда страшное чудовище? (Кстати, ни в одном из фильмов ее не осмелились показать такой ужасающей, как описана у Бронте: «Был ли это зверь или человек, решить с первого взгляда оказалось невозможным. Двигалось оно словно бы на четырех конечностях, лязгало зубами и рычало, точно какой-то чудовищный волк. Грива спутанных темных с проседью волос скрывала его голову вместе с мордой… или лицом».) Разве это не книга о том, что лучшее, что с этим «чудовищем» можно сделать, – это сжечь?

Такую степень уверенности («не поменяла бы ни слова»), как по поводу заметки об экранизациях Джейн Эйр, я, пожалуй, чувствую еще только по поводу этого текста, который – совсем, совсем о другом. Причем и тут «ни слова» бы не поменяла не только в отношении самого «предмета», но и относительно того, что ничего сравнимого с этим в нашей словесности нет. По-прежнему нет.

«Путеводитель переговорщика. Майор Измайлов, verbatim »

14.03.2011

Этот текст можно использовать как лекарство – он способствует укреплению веры в человечество, причем действует даже в случаях ее сильнейшего износа. И, как любое правильное лекарство, он не содержит никаких малоизвестных, неясных, сложных и потому сомнительных ингредиентов. Майор Измайлов отнюдь не скрывавшийся доселе герой, а, наоборот, личность весьма прославленная, многажды показанная по телевизору. Идея издателя Олега Никифорова записать, причем практически дословно, его устные рассказы, хотя сам майор – пишущий журналист, – шаг осознанный, намеренное отшелушивание любой литературности, любого призвука выдуманности. В итоге два этих очевидных элемента – заведомо вызывающий интерес и восхищение герой и заведомо вызывающий доверие метод, – соединившись, дают куда больше, чем один плюс один.

Получился продукт предельно документальный, но раскрывающийся многими пластами и планами, как произведение художественное. Рассказ о чеченской войне конкретно – и о войне в принципе. О людях, развращенных сначала советской ложью, а потом постсоветской безнаказанностью, – и о людях вообще. О том, что было тогда, – и о том, что есть сейчас.

Все это сложное – результат простоты. Абсолютная неозабоченность Измайлова тем, как он будет выглядеть на страницах книги, и его дар смотреть на вещи прямым, не замутненным сторонними соображениями взглядом обеспечивают почти физически ощущаемый «момент присутствия». Дают читателю возможность почувствовать себя в той системе координат, где добро и зло – это не отстраненные понятия, а почти предметная данность.

Майор Вячеслав Измайлов – если кто вдруг не знает – ветеран Афганистана, автор «Новой газеты», в девяностые годы взявший на себя миссию по освобождению военнопленных и просто похищенных ради выкупа людей (с 1996 по 2001 год он освободил более 170 заложников).

При этом статус Измайлова был, по его собственным словам, «не определен абсолютно», он практически действовал от своего лица – тем более что в девяносто шестом, после откровенного интервью майора радио «Свобода», командующий войсками Северо-Кавказского военного округа Анатолий Квашнин выступил с заявлением, что «такой майор нам не нужен».

Именно в качестве частного лица Измайлов освободил множество людей и с той, и с другой стороны. Его успех определялся не декларированной, а искренней уверенностью, «что мы одинаковые – что боевики, что российские солдаты. Одинаковые… И чувства одинаковые, и эмоции, и так далее, и так далее», и абсолютным нежеланием судить и ужасаться («Тот же Салман Радуев, он был не таким, как телевизионный облик „Салман Радуев“. Ну абсолютно он был не таким, не таким крутым! Как относились к нему подчиненные – некоторые его посылали просто»). У майора была одна и очень простая цель – освобождать.

В своем стремлении к этой цели он выглядит иногда даже механистичным: «Это был своеобразный конвейер – освободил и забыл, освободил и забыл». Но именно «техническое» отношение к делу позволяло продуктивно переговариваться с представителями Ичкерии, для которой «похищения, среди разрухи, были едва ли не „бюджетообразующим“, поддерживающим социально-экономические отношения, так сказать, бизнесом».

Эта трезвость Измайлова оказывается противопоставлена какой-то особенной, изощренной вывернутости федеральных мозгов, свидетельства которой – практически единственное, что заставляет майора терять бесстрастность столько лет спустя. «Построили мне 20 человек, 20 заложников там было, и каждый глазами говорил: „Выбери меня!“ И там находились и офицеры, там находились и гражданские лица, и я, как Бог, должен выбрать одного. Какое я имею право! Но сейчас, если я не выберу одного, то вообще мне никого из них не дадут. И меня спас именно солдатик, который еле-еле шел. Это был Сережа Худяков – он был больной. Вот я взял Сережу Худякова, привез в Москву и с ним пошел в эту президентскую комиссию по розыску без вести пропавших. И зампредседателя этой комиссии мне говорит: „Почему ты взял солдата, а не офицера?“ – И что я ему мог ответить? А потом мы дальнейшую судьбу Сережи Худякова должны были решить в Центральной комендатуре в Москве. И вот прокурор ему грозно говорит: „Мы еще должны посмотреть, как ты попал в плен“. И Сережа Худяков, который не плакал, находясь у боевиков в Чечне, Сережа Худяков закрыл глаза руками и горько заплакал, этот восемнадцатилетний мальчик».