Не жилец! - [77]
Вихров говорил о том, что все болезни вызываются изменениями, происходящими в клетках, а его оппоненты понимали это как разложение организма на части или сведение болезней к проблемам отдельных клеток, без оценки состояния всего организма. Сильнее всего возмущались те, кто специализировался на изучении нервных болезней. Ко второй половине XIX века господство нервной системы, объединяющей организм в единое целое, не вызывало сомнений, а об эндокринной системе, которая помогает нервной руководить всеми процессами в организме, сведений пока еще было накоплено мало. И вдруг кто-то дерзает покушаться на священные устои…
Вирхову повезло. Нападки на учение о клеточной патологии прекратились еще при его жизни. К концу XIX века никто из ученых, за исключением отдельных лиц, которым принцип был важнее дела, не оспаривал взглядов Вирхова. Клеточный приоритет утвердился в медицине in aeternum[137], как говорили древние римляне.
Говоря о вкладе Вирхова в развитие медицины, нельзя не отметить еще один вклад, не всеобщего, а местного значения. Вирхов занимался не только медициной, но и политикой, в которую его привели забота о бедных людях[138] и обеспокоенность состоянием санитарного дела в немецких княжествах, а впоследствии — и во всей Германской империи. В том, чем является современная Германия, есть частица труда Роберта Вирхова, не только ученого, но и гуманиста.
Примерно в одно и то же время с созданием учения о клеточной патологии в истории медицины произошло еще одно революционное событие — в январе тысяча восемьсот сорок девятого года в Соединенных Штатах появилась первая дипломированная женщина-врач (настоящий врач, а не акушерка!). Звали счастливицу Элизабет Блэкуэлл, и была она англичанкой, которую родители в детстве увезли в Америку. Медицинское образование она получила в Женевском медицинском колледже Нью-Йорка, где была первой и единственной студенткой. Поступление в колледж оказалось для Элизабет серьезным испытанием. Декан отказывал, она настаивала. Поняв, что отделаться от столь настырной особы ему не удастся, декан предложил поставить вопрос о приеме на голосование — классический пример ухода от личной ответственности под видом приверженности демократическим ценностям. Голосовать предстояло студентам, как наиболее заинтересованным или не заинтересованным в том, чтобы рядом с ними обучалась женщина. Декан предупредил Элизабет, что одного голоса, поданного против нее, будет достаточно для отказа. Но студенты единогласно проголосовали «за». Впоследствии некоторые из них говорили Элизабет, что приняли всю эту историю с голосованием за розыгрыш. Но, так или иначе, Элизабет была принята в колледж, прошла полный курс обучения и получила врачебный диплом. Профессиональный путь доктора Блэкуэлл был непростым, она не раз подвергалась дискриминации по гендерному признаку, но невзгоды ее не сломили. В Нью-Йорке она открыла лазарет для лечения бедных женщин и детей, при котором впоследствии устроила медицинский колледж для обучения женщин. Несколько раз она бывала в Лондоне, а в 1875 году переехала сюда и стала преподавать гинекологию в новой Лондонской медицинской школе для женщин. О своей жизни Элизабет Блэкуэлл рассказала в автобиографической книге «Пионерская работа по открытию женщинам пути в медицину».
Одним из самых стойких противников теории Вирхова был русский ученый Иван Сеченов, который занимался физиологией, и в частности физиологией головного мозга. Труды Сеченова и его ученика, нобелевского лауреата Ивана Павлова, имели огромное значение для развития физиологии, как нормальной, так и патологической. Неприятие Сеченовым теории Вирхова на первый взгляд может показаться удивительным, ведь в науке невозможно быть «правильным на пятьдесят процентов» — или ты практик-рационалист, или догматик-схоласт. Можно ошибаться, но нельзя переступить через свои принципы.
«Клеточная патология, в основе которой лежит физиологическая самостоятельность клеточки, или по крайней мере гегемония ее над окружающей средой, как принцип ложна. Учение это есть не более как крайняя ступень развития анатомического направления в патологии», — написал Сеченов в тысяча восемьсот шестидесятом году, то есть через двенадцать лет после публикации «Клеточной патологии» и прилагавшихся к ней лекций. К тому времени правильность взглядов Вирхова не вызывала сомнений у большинства ученых, в том числе и у Карла Рокитанского…
Странно?
На самом деле ничего странного нет. Просто Вирхов и Рокитанский были анатомами и гистологами, изучавшими строение организма, а Сеченов был физиологом и изучал работу организма. Для гистолога конечной (или отправной, это зависит от того, с какой стороны посмотреть) точкой является клетка, а для физиолога — молекула, потому что все процессы, протекающие в организме, представляют собой химические реакции. И вдобавок, как шутят медики, все физиологи в какой-то степени являются сторонниками гуморальной теории, поскольку все эти химические реакции происходят в водной среде, в биологических жидкостях.
Второй причиной была нервная система, изучением работы которой Сеченов в основном и занимался. Собственно, все современное представление о функционировании нервной системы основано на работах Сеченова и Павлова. Воспринимая организм как единое целое, управляемое нервной системой, трудно «сузить» свое представление до отдельных клеток… Примерно такое же взаимное непонимание можно наблюдать между сторонниками хард-рока и классической музыки. По сути дела, музыка едина, но у каждого она своя. А еще любая разумная критика (разумная, а не огульная!) приносит пользу концепциям. Критика — это тот хирургический скальпель, который отделяет все ненужное и ошибочное. Человеку свойственно ошибаться, и гении не составляют исключения из этого правила. В теории Вирхова были ошибки, слабые места, которые впоследствии исправили другие ученые.
