Не жди, не кайся, не прощай - [8]

– Повеселились? – грубо спросил Константин. – А теперь ступайте своей дорогой. Здесь вам не цирк.

– Не цирк, – спокойно согласилась незнакомка, возвращая очки на прежнее место. – И вы не клоун. Извините, если я вас невольно обидела.

– Невольно обидела?.. Это из какого романа? Книжки любите читать?

– Не очень. И все равно извините.

– Проехали, – проворчал Константин, наклонившись вперед, чтобы встать и отправиться восвояси.

Собственные ноги его не слушались. Не хотелось никуда уходить отсюда. А пока Константин пытался совладать с ногами, незнакомка сделала два грациозных шага вперед и как ни в чем не бывало опустилась на скамью рядом. Сумку она положила слева от себя. Таким образом, Константина ничто от нее не отделяло. Кроме инстинктивного недоверия и горького жизненного опыта.

– Не возражаете? – осведомилась незнакомка, улыбаясь.

«Возражаю!» – вертелось на языке у Константина.

– Да нет, в общем-то, – пробормотал он. – Тем более что уже поздно.

– А это моя излюбленная стратегия. Когда ставишь мужчин перед свершившимся фактом, они как-то сразу сникают.

– А женщины?

– Женщинам на факты – тьфу! Мы иначе устроены.

– Это как?

– Ну, вы судите о нас по себе. Словно имеете дело с себе подобными, только без щетины, без волосяного покрова и с всевозможными любопытными приспособлениями.

«Приспособлениями?» – изумился Константин, а в следующую секунду смутился и покраснел так, что его уродливые шрамы сделались еще более заметными. Как назло, незнакомка расположилась слева от него, а пересаживаться было глупо.

– В этом-то и кроется ваша основная ошибка, – продолжала женщина, словно не замечая напряженной позы собеседника. – Вы не сознаете, что имеете дело с абсолютно другими существами.

– А вы, значит, сознаете?

– Еще как! Мы такие разные, и цели у нас тоже разные. Вот и приходится вас приручать. Одомашнивать, так сказать.

– Я дикий и предпочитаю таковым оставаться.

– Это заметно.

– И дрессировке не поддаюсь.

– Потому что дрессировщица пока не подвернулась.

Константин не нашелся что ответить на это. Голова у него пошла кругом. Скорее всего, виной тому была парфюмерия, которой пользовалась собеседница. Чистый опиум, а не духи. Коварное оружие, которое следовало бы запретить, чтобы мужчины и женщины играли на равных. Если, конечно, такое возможно в природе.

«Потому что приспособления у нас разные, – продолжил мысль Константин и покраснел еще сильнее. – Хоть бы отвернулась, дура, – сердито подумал он. – Знала бы ты, как я стесняюсь этих проклятых шрамов».

Его внутренний монолог был услышан.

– Кстати, самое время познакомиться, – произнесла незнакомка, глядя прямо перед собой. – Я Мария. Просто Мария, а не Маша, Машенька или Манечка. Если желаете избавиться от моего общества, назовите меня одним из этих уменьшительных имен, и вуаля. – Она сделала рукой выразительный прощальный жест. – Машенька пусть остается в сказке про медведя.

Медведя?

Константин вздрогнул. Ему моментально вспомнился побег. И душегубка, откуда он сорвался на пару с Рогачем. Тесная каморка, официально именуемая штрафным изолятором. Ее умышленно пристроили вплотную к котельной, чтобы мариновать там строптивых зэков летом. На зиму таких определяли в карцер без отопления и стекол в оконных рамах, и новогодние праздники Константину довелось провести именно там. А через полгода он снова отклонил предложение «кума» о сотрудничестве, после чего отправился на тамошний «курорт».

Специальный режим, созданный для «курортников», действовал безотказно. Месяц, проведенный в душегубке, превращал зэков в хронических гипертоников и сердечников. Покорившиеся возвращались в лагерь на общие работы, где автоматически переводились в ранг доходяг. Самые упрямые умирали от инфарктов и инсультов, за что ответственности, естественно, никто не нес. Константина не устраивал ни первый вариант, ни второй. Он хотел остаться самим собой. Когда бы то ни было и где бы то ни было.

Сокамерником его оказался амбал с приплюснутым, как у гориллы, носом и бритым черепом, покрытым многочисленными шрамами. Звали его Рогач. На Константина он посмотрел с недоброй ухмылкой, после чего снова раскинулся на полу, оставив немного свободного пространства у нагретой стены.

– Переступишь через копыта или грабли, убью, – предупредил он таким тоном, будто речь шла о чем-то будничном. – Пожизненное мне так и так светит. Я на днях двух сявок красноперых замочил. Если станешь третьим, мне хуже не будет. Круче уже ничего не бывает, сечешь?

– Да, – коротко ответил Константин, опускаясь на корточки.

Через каких-нибудь тридцать минут голова у него раскалывалась от духоты, пот бежал по телу ручьями. Было страшно подумать о том, что ожидает его на протяжении десяти бесконечно длинных суток. Чтобы отвлечься, Константин принялся изучать надписи и рисунки, оставленные предшественниками на стенах. Доминировали изображения голых баб и половых органов. Традиционный мужской член с крылышками, шарообразные груди, волосатые вагины, выглядевшие так, как представлялось Константину в детстве.

Словесное творчество было более разнообразным. «Здеся я кормил мух, претерпел немало мук», – начертал некто, несомненно наделенный поэтическим даром. Другой стихотворец выцарапал четырехстрочное послание неизвестной женщине, обещая подарить ей звезду в обмен на то, что обычно со звездой рифмуется. Третий был лаконичен: «ПОЛПАЙКИ ЗА МИНЕТ».