Не забудьте выключить телевизор - [17]

- Аполлонов - враг народа. Уже троих пропустил, нелегалом, - проговорил Колян и цыкнул, резко всосав струю воздуха в угол рта.

- Это его жена - враг народа, - встрял Фома. - Третьего пропустила сюда. Это, конечно, правильно - нефиг в нирване отсиживаться, пора и Родине послужить, но кем он их воспитает? Космонавтами безродными. Вредитель, еб его мать… А все потому, что эти, на таможне в роддомах, пропускают слишком много нелегалов в нашу великую и необъятную. И еще: почему страна не выдает презервативы интеллигентам? У них от этой нехватки все заебы случаются. Кто сбивает с толку народ и правительство?

- Нет, друг мой, - возразил раздумчиво доктор. - На посту в родильных частях находятся очень умные, хоть и не очень сострадательные люди. Все акушерки, как известно, являются сержантами и прапорщиками КГБ. А согласно служебной инструкции, правило у нас какое? Не знаете, товарищи… А надо бы знать. Правило весьма простое: всех впускать, никого не выпускать, ибо среда формирует сознание. Так что родчасти - это посты номер один. Ну, а мы, следовательно, существуем для страховки. Вторая линия обороны. Наше дело - бдить. Никто не должен уйти ни раньше, ни позже пенсионного возраста. Отдай все - и совесть знай. Мы будем ждать их обратно, вэлкам хоум, ибо земля круглая, а рай - всего лишь санаторий. Но помните, что у страны нет денег на отдыхающих. Вот ты, Фома. Зачем ты замочил того духа, из-за которого тебя на дизель кинули?

- Ну… Потому что Колян начал.

- А вы, Николя?

- А потому что пидаря они все. Чмошники, - резонировал Коля. - Нету жизни нормальному пацану. Вон типа главврач: при пиджаке, падла, кожаном ходит, кроссовочки носит “Рибок”, таких баб емет, что… - он отвел взгляд от медсестры, задумчиво взглянувшей в стену. - А кто он, если присмотреться? Да ваще все пидаря кругом. И в этой больничке тоже. Я их, сука, рентгеном вижу. Если бы не ты, Танатыч, и советы уважаемых людей, хер бы я сюда пошел работать.

Танатов воздел указательный палец.

- Ибо сказано в одной книге: тунеядство, а паче изнасилование несовершеннолетнего, да еще по второму сроку, караются лишением свободы на… И скоки там, Фома?

Фома нервно отвернулся.

- Вот я и говорю, - продолжил доктор. - Нету жизни нормальному человеку. А все почему? А потому что есть такие махновцы, которые пытаются сбежать. И переложить на нас грязную работу, а еще норовят под статью подвести. Вот почему я тут сижу, а не в ресторане? Потому что доктор Пышкин копыта отбросил, и никто его не удержал. А если бы тот дух не помер, стал бы ты на дизеле париться? Хорошо еще, не перевелись хорошие люди среди офицеров. Нич-чего не выпускают из избы! А то впаяли бы вам, братья-соколы, по самое не могу. Да… Нет правды на Земле.

Доктор налил еще. Все выпили.

- Ну что же. Ставки сделаны, - заключил Танатов. - Сколь там лесовичку?

- Тридцать шесть, - вспомнила Лена.

- О’кей, товарищи. Эйджик самый трудовой. Он кто, мент? - закуривая поинтересовался доктор.

- Судя по корочкам, - сказал Фома.

- Да какой на хер мент, - хмыкнул Колян. - Я позвонил в управу, там кричат, типа не было у нас такого никогда.

Доктор оживился.

- Ой-ей-ей! Подделка документов! Да еще ментовских! Ха-аррошая статья! Фома, ты пробей по своим каналам - может, он блатной? Хотя какое там… Где суровые встревоженные лица мужчин в солидных костюмах? Где слезы в персидских глазах безутешных подруг? Где деньги, я спрашиваю вас? Их нет, господа! Ибо перед нами - типичный совок, который по безбашенности своей попал на судебную систему. Ну что же. Нонича он наш. В хозяйстве пригодится.

ОТ ВСЕЙ ДУШИ

23.IV.1986. 5:01 м.в.

Белый бумажный лист потребительского формата медленно темнел, обретая объем, и вот он стал экраном, походя на тот, что Русинский видел в малкутском кинотеатре “Стерео”. Однако то, во что он всматривался сейчас, отличалось неизмеримо большей насыщенностью, дышало, жило, и словно происходило в двух шагах от смотрящего. Сопровождавший картинку текст звучал в голове Русинского естественным образом, как знание и мысль. Он видел Семена: сначала с высоты птичьего полета, затем снижаясь все ближе и ближе к нему, и вот он был рядом, и знал о нем все.

- Семен родился в Малкутске четвертого июля сорок третьего года, - нежно сообщила Русинскому его собственная мысль, весьма чувствительно резонируя от сердца. - Отца своего он не помнил: тот погиб на фронте, когда Семену исполнилось три года. Его воспитывала мать. Летом пятьдесят пятого ее не стало. Семену тогда еще не исполнилось двенадцать лет. Он остался на попечении бабушки и деда.

Они жили в деревне Восьмитовка, недалеко от Малкутска. Каждое лето Семен проводил на берегу Озера. Позже он часто вспоминал эти места, где проводил все свои школьные каникулы. Он никогда не смог бы объяснить, почему его так тянет в этим чащобы, почему в городе он чувствует себя скованно. Бывало, и довольно часто, что в пятницу после занятий он уезжал к деду. Здесь, среди хвойной тишины и первозданности, он чувствовал себя легко и счастливо.

После гибели матери он стал брать с собой в эти вылазки свою школьную подругу Ольгу. Они знали друг друга давно, поскольку выросли в одном дворе и учились в одном классе. Он защищал эту нескладную девчонку от соседских пацанов, и все в один голос звали их женихом и невестой. Детская привязанность часто перерастает в первую любовь, и пожалуй, соседи были правы. Когда им исполнилось 14, Семен и Ольга уже не сомневались, что их будущее связано неразрывно. В 15 лет они стали любовниками. Это произошло в июле, после заката, спрятавшего их от людских глаз, на берегу залива, в неподвижных водах которого, казалось, плещутся русалки.