Не верь тишине - [11]

У Прохоровского надоедливо ныла рука, остро покалывало в горле — видно, прихватил свежий ветерок с реки, — мелькали перед глазами перекошенные болью и страхом лица, исходил в предсмертном крике Лыньков, и он не сразу понял, почему произносят его имя.

— Сергей Прохорович, да что с вами? Где ваш заместитель, мы приглашали и его?

— Он болен… ранен…

С трудом подбирая слова, начальник милиции рассказал, как преследовали они ночью трех подозрительных людей и как потом он нашел Кузнецова без сознания у чьих-то ворот.

— Ладно, товарищи, будем заканчивать… Попрошу остаться военкома и начальника милиции… Так что же произошло в лесу под Демидовом? Говорят, чуть ли не бой, — спросил Бирючков, когда остальные члены исполкома ушли.

— Говорит тот, кто там не был, — ответил Прохоровский, пристраивая поудобнее раненую руку. Дочь перебинтовала ее, и он выбросил перевязь: необъяснимое чувство стыда заставляло скрывать рану. Было не по себе еще и потому, что от него ждали новых объяснений. — О банде сообщили слишком поздно. Когда мы приехали в Демидово, она была уже в другом месте. Решили преследовать… Неожиданно встретились в лесу… Есть потери с той и с другой стороны.

— Подробнее можно? Что за банда, ее численность, кто главарь?

— Выясняем.

Помолчали. Бирючков хмурился. Боровой выстукивал пальцами дробь. Прохоровский отвернулся к окну. Ему хотелось рассказать про демидовского председателя Маякина, но останавливала мысль: «Еще подумают, что оправдываюсь», — а оправдываться не хотел.

— Скажите, Сергей Прохорович, — нарушил молчание председатель Совета, — когда вы позвонили мне и сообщили, что выезжаете, были уверены, что справитесь с бандой?

— Конечно!

— А я сомневался! Поэтому передал командиру красногвардейского отряда Ильину, чтобы он был в полной готовности. Но Ильин ждал напрасно.

— Вы меня в чем-то обвиняете? — Прохоровский прямо и твердо смотрел на Бирючкова.

— Только в том, что понадеялись на легкую победу.

— А в результате — пшик! — произнес Боровой.

— Вас это радует? — резко повернулся к нему начмил.

Военком побагровел, но Бирючков опередил его:

— Зря вы, Сергей Прохорович. Я понимаю, что творится у вас на душе, но зачем же так?!

— Я действительно плохо себя чувствую. — Прохоровский встал и, не прощаясь, вышел.

— Не нравится он мне! — Боровой зло посмотрел ему вслед.

— Почему? Прохоровский смелый, честный и решительный человек.

— Может быть. Но добавь — самолюбивый. Таким я не очень доверяю.

— Я тоже самолюбивый. — И, чуть улыбнувшись, Бирючков добавил: — Меня только тронь, сам знаешь!

— Знаю. Только ты совсем наоборот. — И, увидев удивление во взгляде Тимофея Матвеевича, пояснил: — Ты самолюбивый за дело, оно для тебя главное, а у него — чтобы дело ему служило, а он на первом месте, пуп земли в общем!

— Ладно, о нем в следующий раз, — перевел разговор председатель Совета, — сейчас сложнее и важнее другое.

Он опять подошел к окну и несколько минут смотрел на уныло-безлюдную площадь. Потом повернулся к Боровому.

— В Богородске, в укоме партии, мне сказали: рассчитывайте только на свои силы и возможности, помощь можно ожидать только в самом крайнем случае… Хотел бы я только знать, что это за крайний случай.

— Понять их можно, — ответил, помедлив, военком, — положение везде тяжелое. Особенно теперь, когда и немцы, и японцы, и французы, и англичане вместе с нашими соотечественниками-генералами хотят набросить на нас петлю.

— Вот именно, вместе «с соотечественниками». А нам предлагают активнее привлекать к себе бывших царских офицеров. А эти офицеры на нас волками смотрят!

— Не все…

— Все — не все, поди разбери, что у него на уме, генералы и те врут, что ж взять с какого-нибудь поручика!

— А разбираться придется. Тем более что бывшие офицеры появились и в нашем городе.

— Что ж, разбирайся, это по твоей части, — ответил Бирючков. — А я думаю собрать коммунистов всех партячеек и обсудить с ними создавшееся положение.

9

В келье было тихо и покойно. Мать Алевтина любила тишину, но сейчас она тревожно волновала. Игуменья подошла к двери, набросила крючок, хотя знала, что никто без разрешения к ней войти не посмеет, потом нащупала за иконой маленький шуршащий конверт.

Вчера она лишь мельком пробежала текст: при офицерах читать не хотелось, а когда они ушли, заботы со смертью сестры Серафимы не позволили выкроить и пяти минут. Близоруко щурясь, она вгляделась в подпись: «Валентин, архимандрит».

Тот писал: «…Его святейшество патриарх Московский и всея Руси Тихон так поучал на сей трудный час пастырей православной церкви: при национализации церковных и монастырских имуществ священник должен объяснить пришедшим представителям нынешней власти, что он не является единоличным распорядителем церковного имущества и потому просит дать время созвать церковный совет. Если это окажется возможным сделать, то приходскому совету надлежит твердо и определенно указать, что храмы и все имущество церковное есть священное достояние, которое приход ни в коем случае не считает возможным отдать. Если бы представители нынешней власти не вняли доводам настоятеля храма и приходского совета и стали проявлять намерение силой осуществить свое требование, надлежит тревожным звоном (набатом) созвать прихожан на защиту церкви…»