Не в парнях счастье - [30]

Иногда мы все-таки встречались взглядами, не сумев вовремя посмотреть в другую сторону. Как-то раз, не зная, как себя повести, я зачем-то сказала Катерине «привет». Я, выходя из дома, открыла дверь подъезда, а она налетела на меня. Мы уставились друг на друга, раскрыв рты, и я, сама не знаю, зачем, сказала:

– Привет.

– Ага, – быстро, нервно кивнула она и, не произнеся больше ни звука, вбежала в подъезд. Не оборачиваясь и с каменным лицом. Я побледнела и тут же пожалела, что это дурацкое слово вырвалось. С тех пор я больше не ошибалась и никогда не здоровалась с ней, как и она со мной. Мы старались делать вид, что это все – галлюцинация и ложь и что на самом деле мы живем на разных планетах, но только не в одном подъезде. Или что мы с ней – совершенно незнакомые люди, абсолютно чужие, что мы даже имени друг друга не знаем. И никогда прежде не встречались.

Но при этом что-то неуловимо, но неразрывно связывало нас. Что-то непреодолимое заставляло меня смотреть на то, как они ходят, разговаривают, пытаться заглянуть в их окна на первом этаже, подслушать их случайный разговор, посмотреть на выражение их лиц, когда они вместе идут из магазина. Кстати, я убедилась, что Катерина взяла моего мужа в оборот и заставила-таки ездить за продуктами на машине. Почти каждые выходные они отбывали и потом прибывали с кучей пакетов, которые разгружали, стоя перед подъездом. Катерина держала дверь, а Сергей таскал сумки. В нашу с ним семейную эру я все таскала сама.

– Зачем ты себя терзаешь? – возмущенно корил меня Аркаша, видя, как я жадно высматриваю их, сидя на лавочке у стеклотары.

– Не знаю. Нет, честно, я не знаю, о чем ты. Ерунда, мне просто любопытно, – отмахивалась я. Но на самом деле я знала, что происходит. Дело в том, что все это Катеринино счастье, ее любовь, ее семья, ее благополучие и даже ее поездки с Сергеем за покупками – все это построено на моем несчастье. И мне важно, жизненно необходимо знать, что она на моем несчастье своего счастья не построила. Что она проиграла. Может быть, что он ей тоже изменил, или что она с ним ругается страшно, или что он ее бьет. Что угодно. И, видимо, Катерина это чувствовала.

Когда она меня видела и ей не удавалось вовремя сделать вид, что она смотрит в другую сторону, у нее появлялась какая-то смутная тревога в глазах, как будто она что-то хотела мне сказать и в то же время никак не могла, хоть режься. А иногда выражение лица было другим – злым, колючим и даже немного вызывающим. Как будто она хотела показать: «И что? Что вы от меня хотите?! Я делаю что хочу, и вы не смеете меня судить». Такое бывало чаще. Она вообще очень изменилась за это время, стала более дерганой, резкой, взвинченной. Сильно осунулась, у нее похудело лицо. Ходила она тяжело, медленно и все время выглядела усталой. Когда я убедилась в этом, сначала даже обрадовалась. Так обрадовалась, что даже удивилась – получалось, что я просто ненавижу ее лютой ненавистью. А потом, когда выяснилось, почему она выглядит такой усталой, я вдруг поняла, что теперь совершенно не понимаю, как жить дальше. Катерина была беременна.

Глава вторая, в которой я начинаю понимать, что мне нужно от этой жизни

Счастье – это когда тебя понимают даже тогда, когда ты сама себя не понимаешь…

«Женщины о дружбе»

Случалось ли вам мечтать о дальних странах? О неизведанных мирах и о другой жизни, в которой все было бы не так, все было бы иначе? Где солнце светило бы ярче или, наоборот, не так бы жарило, а люди бы улыбались и не обзывали вас последними словами, если вы долго ищете мелочь, чтобы расплатиться на кассе. Или чтобы зимой было лето, а летом зима? В общем, все, что угодно, чтобы выбраться из того болота, в котором вы застряли в силу вашего рождения, восселения в тринадцатой квартире и всей последующей не слишком-то удачной жизни. Конечно, я все понимаю, перемещение тела во времени и пространстве не решает проблему. И мама, в ответ на мои дикие вопли и просьбы забрать меня к себе из этого проклятого дома, тоже говорила именно это.

– Ты же просто до сих пор его любишь, куда ты от этого можешь сбежать? – уверяла меня она.

– Я никого не люблю! – отрицала я очевидное.

– Да? А что тогда все это тебя так нервирует? – скептически пожала плечами мамочка. – Столько времени уже прошло, пора бы вообще успокоиться.

– Я спокойна, как удав. Нет, как три удава. Как три удава, заплетенные в косичку. Я просто хочу оттуда уехать!

– Да? То есть я должна переехать в эту руинообразную квартиру и бросить все это, – тут мама обвела рукой свою (то есть бабушкину) кухню, чистую, с белой скатертью на большом столе и с декоративными фруктами из воска в вазе на подоконнике, – потому, что ты просто хочешь чего-то там?

– А каково мне на это смотреть? – сорвалась я. – Она носит штаны для беременных, а он держит ее за ручку. Она специально так бледнеет, чтобы он трясся за нее! Она… она… Я каждый день натыкаюсь на нее, я уже устала отворачиваться и делать вид, что я разглядываю стену! Бред! Почему этот козел не мог уйти к кому-то другому?

– Они поженились? – уточнила мама. Я помолчала, с тоской глядя в окно. Да уж, это было самое мерзкое – видеть, как Сергей – мой Сергей – вытаскивает из длинного лимузина эту тварь в длинном и свободном (еще бы) платье из какого-то тюля и на руках затаскивает в наш подъезд. И все это прекрасно видно из моего окна! И не только гостей, крики «горько» и горсти риса, которые потом клевали все голуби с бульвара, но и насмешливую, капризно (как обычно) пожимающую плечами, красиво одетую Елену Станиславовну, которая тоже пришла на свадьбу. Пришла, хотя и говорила мне, что более нервной и истеричной барышни, чем Катерина, в жизни не знала. А на свадьбу пришла. В отличие от моей свадьбы, которую и свадьбой-то назвать трудно. Только и осталось – пара снимков в серванте, снятых на поляроид. Я там испуганная, цепляюсь за руку Сергея, как будто больше и держаться-то не за что.