Не упусти - [5]

Она не знала, что хуже.

Отец, который звонил каждый вечер в шесть часов, чтобы напомнить ей о своем голом розовом теле посреди раскиданных вещей и о том, как он пытался обнять ее, когда наконец оделся – его рубашка прилипла к взмокшей коже, волосы безвольно падали на лицо, по щекам текли слезы, а изо рта – извинения.

Или сестра, которая никогда не звонила.

Сестра, которая сменила номер телефона.

Сестра, которая сказала ей напоследок: «Прости, ладно? Но я не могу жертвовать своим психическим здоровьем только потому, что ты еще недостаточно взрослая, чтобы уйти. Позвони, когда тебе исполнится восемнадцать».

Сорока мысленно сверилась со списком продуктов, который держала в какой-то легкодоступной части своего мозга. Десяток коробок макарон с сыром или чего-то подобного, молоко, масло. Средство для мытья посуды.

Но как Сорока позвонит Эрин, когда ей исполнится восемнадцать, если даже не знает ее номера? Вернется ли Эрин за ней?

Она вспомнила завядшую вонючую брокколи в пустом холодильнике. Когда же Сорока последний раз ела зелень? Она смутно слышала, как какой‐то консультант спросил, не нужна ли ей помощь, но проигнорировала его. Тот пожал плечами и ушел.

Сорока схватила необходимое, уже забыв о брокколи, и взяла крохотный апельсин, собираясь съесть его по дороге домой, чтобы не заболеть цингой.

«Цингой? – подумала она. – Ты барахтаешься в таком дерьме и беспокоишься о цинге?»

* * *

Вечером было недостаточно тепло, чтобы плавать в бассейне, но Сорока все равно пошла на задний двор, почистила бассейн от утонувших раздувшихся жуков и насыпала больше химикатов, чтобы уничтожить все зимние микробы. Она вывалила жуков из фильтра в траву и оттащила к мусорным бакам за домом искромсанного надувного лебедя.

Садовый сарай она обошла стороной. Он заполнен вещами отца, которые тот не успел упаковать: газонокосилка, походное снаряжение и лыжные палки – все это было обмотано сложной сетью паутины.

Сорока мыла посуду, пока готовились макароны. Мать наполовину протрезвела и даже ушла на работу. Она рассеянно поцеловала Сороку в щеку и спросила о школе.

– В школе все отлично, – сказала Сорока.

– Как там Эллисон?

– Великолепно.

– Давненько она не появлялась.

– Она приходила на днях, тебя не было.

Хрупкая экосистема дома поддерживалась только в том случае, если Сорока тщательно избегала правды: что она не разговаривала с Эллисон вот уже полгода, что мать – алкоголичка, а отец спал с тетей.

Сорока легко справлялась, потому что через несколько минут мать обычно теряла интерес к разговору.

– Закажу-ка я пиццу, – сказала Энн-Мэри. – Хочешь пиццу, крошка Сорока?

– Да, мам, замечательно, – сказала Сорока, зная, что никакой пиццы не будет, а сама мама скоро отключится. Если Сорока и впрямь захочет пиццу, то заказать ее придется самой.

Сорока привыкла к макаронам с сыром. Сегодня они были намного лучше благодаря молоку и маслу. Она ела, стоя над раковиной, глядя в окошко на задний двор, бассейн, матрас-пиццу, который вытащила на платформу, чтобы тот не пропитался химикатами, на сарайчик чуть дальше бассейна, в котором находились все вещи отца.

Может быть, когда-нибудь она сожжет его дотла.

* * *

Во вторник утром мистер Джеймс пришел за пятнадцать минут до начала урока вместо обычных пяти, сел за парту рядом с Сорокой и спросил, прочитала ли она рассказ.

– Простите, – сказала Сорока.

– Забудь это «простите», – сказал он. – Нужно больше стараться, Маргарет. Ты хоть понимаешь, что можешь остаться на второй год? Я пытаюсь помочь, но у меня складывается впечатление, что ты не хочешь, чтобы тебе помогали.

Сорока хорошо набила руку, выдавая окружающим ровно столько информации, чтобы от нее отстали.

– Простите. Я… отец ушел от нас несколько месяцев назад. Это далось нам с мамой непросто. Я стараюсь изо всех сил. Правда, стараюсь, как могу.

Мистер Джеймс глубоко вздохнул: наверно, он был благодарен, что она хоть что-то ему рассказала.

– Тебе надо просто попросить. Я уверен, многие готовы тебе помочь. Дай-ка подумаю… Почему бы тебе не почитать сегодня вечером? Рассказ Джойс Кэрол Оутс. Прочти, а завтра я приду сюда пораньше, и мы его обсудим. Согласна?

– Спасибо, – сказала Сорока. Мистер Джеймс кивнул.

Тут он заметил желтый блокнот, который она поспешно закрыла, когда учитель вошел в класс. Он прикоснулся к обложке, и Сорока ощутила это прикосновение где-то внутри себя. Блокнот был частью ее, как кровь, мягкие ткани, толстый кишечник. Все равно, что царапать ногтями сердце. Ощущение не из приятных.

– Я все время замечаю, как ты в нем пишешь, – сказал он.

– Там пустяки, – быстро ответила Сорока.

– Ты – писательница, Маргарет?

Была ли она писательницей? Только если так можно сказать про писанину о выдуманных мирах.

Ладно, об одном выдуманном мире.

О месте, которое она знала так же хорошо, как и свой настоящий город. О месте, куда она возвращалась снова, снова и снова.

О единственном месте, где она была как дома.

– Не совсем, – ответила Сорока.

– Это не мое дело, – сказал учитель, – но если ты когда-нибудь захочешь поделиться и дать мне почитать, я буду польщен.

До того как он зашел в класс, Сорока написала в желтой тетради одну новую строчку: «