Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали - [14]

Дядя, тем временем, использовал высоту коляски для осмотра ближайшей вокруг территории.

Дом стоял в переулке, метрах в сорока от угла Полянки — второй по этой стороне, и тут с боковой части дома как раз и находилась ведущая вверх на мансарду лестница, обшитая сбоку и сверху струганными еще светлыми досками, отличавшимися от темно-серого цвета бревен дома.

Женщина, оказалось, — родственница хозяина дома, здесь же и проживающая, не было надобности, посему, звать самого хозяина.

Между этим и первым от улицы домом было бесхозное метров в двадцать пространство с деревом — старой липой — и дикой травой. Я заметил: с угла улицы движение сюда человека отлично просматривается, и даже поздним вечером, так как неподалеку стоит фонарь. Заметил и дядя, однако, по словам его — «весьма любопытно», направленным в сторону мансардной лестницы, он заметил что-то еще.

— Что ж, господа, пойдемте наверх осматривать помещение, — пригласил всех Дмитрий Петрович.

Пристав достал ключ от мансарды художника, Казанцев пошел следом за ним и помощником, дядя галантно пригласил вперед женщину, мне оставалось только замкнуть процессию.

Лестница оказалась совсем не темной благодаря окну наверху перед входом в мансарду, что я увидел несколько позже, но прежде пришлось постоять наружи из-за застрявшего в открытой двери дяди.

Внимание его вызвал замочек двери к лестнице — взломанный...

Дядя, отчего-то, остался очень им недоволен.

Поднявшись вверх по ступенькам, прошли вслед за прочими в помещение, кое внимательным взглядом уже обводил Казанцев.

— Полагаю, — начал он, — следует, прежде всего, проверить, не похищено ли что-нибудь из жилища покойного. Убийца, имея доступ к карманам жертвы, мог вынуть ключ и подняться сюда для грабежа. — Он обратился к женщине: — Осмотрите, будьте любезны, не спеша помещение.

— Дозвольте доложить, что собрать удалось о художнике, — начал пристав.

— А где бумажник? — спросил вдруг дядя. — Пустой, что был брошен.

Помощник указал место, приподняв небольшой, поношенный изрядно портфель.

— Дмитрий Петрович, — обратился дядя к Казанцеву, — а нельзя ли этот бумажник на время мне? Тоже под расписку.

— Не надо тут никакой расписки, — он знаком показал помощнику передать бумажник и обратился к приставу: — Слушаем вас.

— Тэк-с, — тот, для верности, держал пред собою блокнот, — приехал он полгода назад из заграницы. Неизвестно, где первые две месяца в Москве жил, но затем переселился сюда. — Женщина, открывавшая шкаф, покивала утвердительно головой. — Происхождение имеет из мещанского сословия, обучался два года в Императорской Академии художеств в Петербурге. Прервал учебу, взяв отпуск, и уехал заграницу.

Меня задело несовмещение фактов: происхождение из мещан по заграницам ездить не позволяет, а «недоучившегося» от Академии на казенный счет не пошлют.

Задело не меня одного — дядя, поймав мой взгляд, показал кивком, что того же мнения, а Казанцев полувопросительно произнес:

— На какие это деньги он по заграницам шастал.

— Помощник мой обошел вчера вечером ближайшие трактиры, — продолжил пристав, уже не глядя в блокнот, — в двух его опознали. И время теперь понятное — вышел он из трактира около одиннадцати.

— А опознали как — по устному описанию? — удивился Казанцев.

— По автопортрету, — он показал помощнику на портфель, — достань.

Сейчас только я начал осматривать помещение.

Просторное... светлое очень...

А-а, кроме двух боковых окошек в крыше, на французский манер, еще два окна проделаны — изрядно больших.

Помощник достал из портфеля картонную папочку.

Я ощутил вдруг внутри себя удивление — пара секунд ушла, чтобы понять отчего... картины, станок для писания маслом с многоцветьем мелких на нем мазков, кисти, карандаши — ничего этого не находили мои глаза, знакомые с обстановкой студий художников — двое из них были моими товарищами по любительскому театру.

Апропо, один из них закончил Императорскую Академию художеств в Петербурге и по возрасту почти как убитый — надо его спросить, возможно, они были знакомы.

Дядя с Казанцевым уже рассматривали автопортрет.

Передали мне.

Работа карандашом: суженное вниз лицо, волосы не то чтобы длинные, правильнее — разбросанные... глаза привлекают, темные, наверное, от природы, с выразительным взглядом, но... но... подчеркнутость проступает, романтическая подача... и эстетичность образа — воротничок хорошей недешевой рубахи, не играющий роли в портрете, тщательно, тем не менее, обрисован, волосы не просто слегка растрепаны, а так именно, чтобы выгодно отличали детали лица...

Я тут поймал себя на придирчивости, взявшейся откуда-то неприязни, а это всегда не нравственно и критически пресекаться должно. Вернул портрет помощнику пристава, и заметил — мы стоим с ним вдвоем, а остальные разошлись по помещению.

Стол темного дерева у одного из боковых окон — длинный с округлыми краями, не накрытый ничем явно назначен был для работы, такое следовало из его высоты — значительной слишком в сравнении с обычном столом «для сиденья». Но вот опять ощущенье малой занятости его предметами.

Я подошел ближе.

Карандаши, две пачки бумаги — видно что разной плотности, кусок картона — что-то из него вырезалось, линейки две, угольник, лекала, баночка с клеем, еще какая-то...