Не только Евтушенко - [2]

Мой круг убывает. Как будто Луна убывает.

Мне тоже интересней среди мертвецов, чем среди живых, наши мертвые у нас в крови – вот почему я начинаю там, где все кончают, на место пролога ставлю эпилог.

Кстати ли, не кстати ли,

Только вспомнил я:

Здесь мои приятели,

Там мои друзья.

Даю стиховые цитаты без ссылки, пусть читатель сам гадает, какая чья.

Мне для моего группового портрета шестидесятничества на фоне России, где поэт – больше, чем поэт (был), пусть и называется если не по самой яркой, то по самой, что ли, резонансной, знаковой фигуре – «Не только Евтушенко. Ночной дозор. Групповой портрет на фоне России», – не так уж и важно, кто что сказал, да и главы, поименованные в честь моих персонажей/персоналий, по авторскому замыслу составлены так, чтобы сквозь них просвечивало, проглядывало, выглядывало время. Ну да, палимпсест: все они – нет, все мы, Владимира Соловьева включая, хоть я и не шестидесятник, пусть и начинал в шестидесятые, – писали поверх смытых текстов, сочиненных Временем. Теперь поэт в России – меньше, чем поэт, но меня интересует то время, когда он был больше, чем поэт, хоть и в ущерб поэзии. Вот почему Евтушенко зримо и незримо присутствует в портретных главах, посвященных его однокорытникам по культурному цеху. Сам Евтушенко верен себе прежнему, что в литературе не всегда вознаграждается, но гражданский пафос, которому возраст не помеха – «Будь человеком, государство!», – его обращение в связи с российско-украинским конфликтом говорит в его пользу как человека и гражданина. В конце концов, другая выживаго из «евтушенок» – Юнна Мориц – тоже гражданствует, пусть в противоположном направлении и в ущерб не только поэзии.

Вот я и оговорился, точнее – проговорился, если по Фрейду: парапраксис. Само заглавное имя на обложке и титуле – Евгений Евтушенко – псевдоним времени, а потому применимо не только к «кумиру нации», с которого списан герой одноименного рассказа-пародии, хоть и не один к одному, потому здесь и опущен, но ко всем фигурантам этого коллективного портрета, наподобие школьных фоток под конец учебного года. И дело тут не только в том, что все они были тесно связаны между собой и каждый – так или иначе, иногда конфликтно – с Евтушенко: Белла Ахмадулина была его женой, Андрей Вознесенский – близким другом, пока не разбежались и стали врагами, с Межировым были соперниками в любви и проч. Как имя великого футболиста стало обозначением любого футболиста либо футбольного фаната вообще: пеле – с маленькой буквы. Либо имя великого физика – единицей измерения силы тока: ампер. Превращу и я имя собственное в имя нарицательное – евтушенко – и расширю это эмблематичное понятие применительно к знаковым именам эпохи, его однокорытникам не только по литературному, но и по культурно-политическому цеху: евтушенки Владимир Высоцкий и Василий Шукшин, евтушенки Юрий Любимов и Анатолий Эфрос, евтушенки Белла, Новелла и Юнна, евтушенки два Олега, Каравайчук и Целков, и три Андрея – Тарковский, Битов и Вознесенский, евтушенки поэты-кирзятники – Давид Самойлов, Булат Окуджава, Борис Слуцкий, Александр Межиров, евтушенко маринист Виктор Конецкий, евтушенко академик Андрей Сахаров, наконец. И даже «евтушенко» Александр Солженицын, хоть он в гробу перевернется, если до него это дойдет! В свое оправдание: коли как есть Сверх-Я, то есть Супер-Эго, то такими суперевтушенками были академик Сахаров и Солженицын. Кто спорит, условность, но ничуть не более, чем понятие «шестидесятник». Без вопросов! Порядок.

На этой евтушенковской шкале есть, понятно, лучшие и худшие евтушенки, и есть евтушенки не только хуже, но лучше Евгения Евтушенко. Ничего уничижительного, да и не те это категории «лучше – хуже», в которых я рассматриваю представителей шестидесятничества. Оговорю сразу и жанровые особенности – не байопик, не биография и не монография, а именно портрет, еще точнее – штрихи к портрету. В нашем случае: штрихи к портретам. В двух книгах, которые зависимы друг от друга – и независимы. Как все книги одного автора – Владимира Соловьева.

Каждый из портретируемых остается самим собой, включая Евгения Евтушенко, но знаменатель не менее важен, чем числитель, а может, и более: у кого – как. А что непонятно, разъяснится мною по мере сочинения двух этих книг, читателем – по мере их чтения. Как и подзаголовок «Ночной дозор», хотя и так ясно, что фигуранты этих книг были не только в услуге времени, но в ночном дозоре пространства, аббревиатурное обозначение которого – СССР – исчезло с лица земли, а не только с политической карты. Потому и обозначаю это сжавшееся, как шагрень, пространство словом «Россия».

Раскрою карты, хоть никогда картежником не был. Палимпсест еще и потому – по личным причинам, – что черновик написан лет десять назад в качестве преамбулы к моему роману с памятью «Записки скорпиона», назывался «Наперегонки со смертью», нисколько не устарел, осталось только ввести его в магнитное поле новых книг. Вот я и стал писать новый текст на старом, и нового, боюсь, окажется больше, чем старого. В той же книге есть портретные главы про Евтушенко и евтушенок, которые еще как мне пригодятся, перестроенные на новый лад. Приравняем те старые заметы к дневниковым и активизируем их и задействуем в новом пространстве очередного моего метафизического романа, как угадал жанр книг этого сериала Геннадий Кацов, даром что поэт. Вот его пояснение в рецензии на предшествующий том этой линейки: