Не так давно - [200]

Когда все было готово, бай Пешо и я появились у входа в школу. Автоматы блеснули в свете мерцающей лампы, и крестьяне, служившие в страже, содрогнулись от страха. Они стали прятаться один за другого, будто каждый хотел, чтобы мы не видели его лица или чтобы не встретить первым автоматную очередь, если мы откроем огонь.

Только мы приказали им поднять руки и приступили к обыску, как с дороги послышался голос Раденко Видинского:

— Первой чете с тремя пулеметами перейти реку и перекрыть дорогу из Пенкьовцев, второй устроить засаду под селом, а третьей арестовать старосту и всех остальных здешних фашистов.

Его голос ясно слышался в школьном помещении. Это еще больше смутило крестьян. Они плакали, умоляли оставить их в живых и обещали, что никогда больше не будут служить в страже. Такое же обещание дал и сам начальник стражи, Раде, когда мы пришли к нему в дом. Однако мы не удовлетворились только обещаниями, а предложили ему немедленно отправиться в полицейский участок в Трекляно и подать в отставку. После этого мы вручили приказ № 13 старосте, старому цанковисту Андону и другим приверженцам власти. Покончив с предупреждениями, мы освободили сельскую стражу и направились к соседнему селу Пенкьовцы, где напали на почтовую станцию.

Обе наших операции совсем запутали фашистов. Что делать — ни туда, ни сюда! Пришлось им разделить свои силы, а это и было нашей целью. Так отряд вышел из Косово без боя и без каких-либо потерь.

Сильное воздействие на крестьян оказала отставка, поданная командиром «общественной силы» Раде. Явившись к приставу треклянского полицейского участка, он заявил:

— Господин пристав, освободите меня от обязанности командира.

— Почему? — спросил пристав, вытаращив глаза.

— Получил от партизан приказ № 13, — ответил Раде.

— Ну и что из этого? Ты чьи приказы выполняешь — наши или этих бандитов?

— Господин пристав, — с отчаянием взмолился Раде, — не могу я не выполнить этот приказ. Вчера меня помиловали, потому что я обещал подать в отставку, но если я их обману, то никакой милости мне не будет.

— Трус! — взревел пристав. — Под суд отдам! Партизанам продался! Убирайся отсюда быстрее, чтобы глаза мои тебя больше не видели, продажная тварь!..

— Подождите, господин пристав, я ведь сам не продался и никого другого не продал. Хочу только, чтобы не пострадала моя семья. Поставьте другого на эту работу! — возбужденно заявил Раде.

— Другого! — затряс головой пристав. — И другие такие же, как ты. Ладно, давай убирайся отсюда!

Раде нахлобучил свою овчинную шапку и, даже не попрощавшись, быстро перешагнул порог участка и, довольный, пошел домой.

* * *

В центре площади в Пенкьовцах белела большая одноэтажная постройка. Судя по внешнему виду, она, должно быть, принадлежала или попу, или старосте. Нам было все равно, и мы решились постучать. Там, пожалуй, можно было найти если не винтовку, то хотя бы пистолет.

Подошли к дому. Окно, выходящее на площадь, было плотно завешано одеялом, только из-под двери пробивался тонкий, как ленточка, луч света. Внимательно присмотревшись, бай Раденко сказал:

— Не спят еще. Вы войдите, а я останусь охранять.

В дверях показалась невысокая женщина. Встретила она нас немного взволнованно, но поняв, что мы партизаны, набралась смелости и прошептала мне на ухо:

— Ребята, поп у меня страшный бабник, все время пристает к деревенским женщинам, а меня беспрестанно изводит. Хорошо было бы припугнуть его, у него пистолет есть… Давайте входите! — громко добавила попадья и повела нас через длинный коридор.

По тому, как попадья говорила и держала себя, было видно, что хотя она по социальному положению и относилась к сельской интеллигенции, не была ни достаточно культурной, ни слишком простой — серединка на половинку, как говорят в народе, — но в данной ситуации оказалась достаточно сообразительной и хитрой, чтобы использовать обстоятельства в свою пользу. Но разве имели мы право вмешиваться в их личную жизнь? Да и кто из них был более виновен — он или она?

— Так вот, что касается пистолета, то мы его возьмем, — сказал бай Пешо, — а прочие свои дела пусть поп с попадьей сами решают.

Приотворив дверь в комнату, где, раскинувшись на двухспальной кровати, лежал поп, попадья позвала его:

— Батюшка, эти люди пришли нас исповедовать. Пусть теперь боится тот, кто грешен.

— У служителей церкви грехов не бывает, — полушутя, полусерьезно ответил поп и вопреки тому, что в комнату вошли вооруженные люди, не приподнялся и даже не шевельнулся. И когда здоровались с ним, оставался в том же положении, будто его положили в гипс.

Встречались в нашей практике различные случаи, когда мы посещали богатеев, в любое время дня и ночи входили в дома священников, и самые злейшие наши враги вставали, как это требовали законы гостеприимства, а этот все время лежал на кровати, как бревно.

Случилось однажды нам посетить ранилужского попа Милана. Дом его был двухэтажный, и по всему было видно, что спальня расположена на втором этаже. Стучим в двери нижнего этажа, барабаним, что есть сил, а никто не отвечает. Вдруг услышали, что кто-то ступает полегоньку по лестнице и молчит. Подождали, думая, что дверь откроется — не тут-то было. В общем, вывели нас из терпения, и тогда мы закричали да так, что по всей округе слышно было: