— А теперь разве худо? Разве теперь я не могу перенести вас, Лулу?
— Нет, не то. Вы не поняли меня. Тогда вы были свободны, а теперь…
— Теперь? — как эхо прозвучал его вопрос.
— Теперь… у вас есть… ну, дама… очень красивая, для которой вы покупаете бриллианты и делаете долги… Мама запретила мне говорить об этой даме, Пика, но я не могу…
— Кто вам сказал все это, Лулу?
— Вы не рассердитесь?
— Нет.
— Marie! Она все знает. И про маму, и про вас, и про всех, Пика!..
«Ах, скверная девчонка, — мысленно выругался он, — надо быть осторожнее с нею…» И добавил вслух:
— Видите ли, Лулу! Vous etes jeune fillе, мне неудобно вдаваться в подробности, mais… enfin как могли вы думать? Эта связь — шутка… une bagatelle, о которой и говорить не стоить… Эта… как вы называете, дама давно потеряла мою привязанность… и…
— Вы свободны, как и раньше, Пика?
— Нет, теперь я не свободен, так как я люблю вас, Лулу…
— Ах! — вырвалось из ее груди свободным и радостным звуком. — Ах, Пика, благодарю вас!
Он удивленно оглянулся. За что благодарила она его — эта смуглая некрасивая девочка? Неужто в самом деле она его любить?
— Гм! Гм! и весело и смешно! Пику никто еще не любил никогда в жизни… Никто не благодарил его за любовь. Он дарил и кольца, и серьги, его трепали за это по щекам, ему отдавались, его ласкали, но ни одного коротенького «mersi», освещенного чувством.
Он взглянул на Лулу, взглянул на концы своих лакированных сапог и произнес, мгновенно обливаясь потом:
— Хотите быть моею женою, Лулу?
— Да, да! — тихо, совсем тихо произнесла Лулу и стала посреди дорожки, точно выжидая.
«Надо ее поцеловать!» — пронеслось вихрем в его голове и осторожным жестом, совсем ему не свойственным, он притянул к себе девушку и приложился губами к ее худенькой смуглой щеке.
Она доверчиво ответила ему поцелуем. Весна так щедро рассыпала свои ласки, тенор Борского так заманчиво звенел, полный истомы, жизнь казалась такой светлой и прекрасной…
И она ощутила в груди горячий прилив чувства к этому толстенькому Пике, давшему ей столько счастья… Ей так хотелось счастья… Иметь свой дом, уйти в заботы о муже и детях… Дети! Она не понимает счастья без них… Она их будет любить, нежить… а они — называть ее мамой… и также любить ее… Она не будет выезжать, она забудет весь мир в своей семье, в своем доме и будет счастлива, как никто… Она не знала материнской ласки… Ее мать слишком прекрасна и недоступна и слишком отдалась свету… О, она будет иначе относиться к детям, которыми подарит Пику!
Она простить ему его прошлое… «Мужчина без прошлого — не мужчина», — говорить мама… Но его будущее и настоящее принадлежит ей, одной ей…
И под треск кузнечиков и пение Борского, вся согретая весенним солнцем и неожиданной лаской судьбы, Лулу шепчет тихо, тихо, чуть слышно:
— О, как я счастлива и как я люблю вас, Пика!
Теплая апрельская ночь замирает с нежной истомой… Серые сумерки давно окутали дом, сад и окрестности…
Но Лулу не спится… Ей душно… Она накинула на плечи пеньюар и подошла к открытому окошку…
Вечером, уходя спать, она шепнула матери о предложены Пики и та поздравила Лулу…
И с Пикой они еще раз поцеловались в аллее…
Она — невеста… Она его любит больше, чем любила в детстве, гораздо больше… Она теперь не совсем одинока. Ей не надо ни матери, ни Marie, вертлявой и бойкой щебетуньи… у нее будет жених, потом муж и дети…
При воспоминании о детях, сердечко ее екнуло и забилось…
Лулу прижалась головой к оконному стеклу и мысленно стала перебирать в мыслях все происшедшее с ней сегодня… Она улыбалась… Каким сладким чадом была полна ее молодая головка и горячее сердце! Она желала бы, чтобы этот сладкий чад длился долго, долго и никогда бы не рассеивался…
Кто-то быстро-быстро пробежал под окнами, точно преследуемый кем-то.
Лулу нагнулась и из второго этажа, где помещалась ее комната, в серых сумерках апрельской ночи увидала бегущую Marie с двумя рассыпавшимися рыжими косами.
Tsss! tsss! — звенел откуда-то звонкий шепот Пикиного голоса, и она увидела его, настигавшего Marie, в белом кителе и фуражке.
Tsss! sans tapage, malheu reuse! — шептал он и, поймав Marie за руку, стал целовать ее быстро-быстро в лицо, грудь и шею.
Она отбивалась и ежилась.
И оба захохотали, как безумные.
Que va dire ton gros sac d'argent, ta Loulou adoree? — с бесстыдной наглостью шепнула француженка.
Que m'importe, — беспечно, почти в голос крикнул Пика и вдруг, подняв случайно голову, в амбразуре окна увидел бледное лицо Лулу, искаженное мукой.
— Tiens! — совсем глупо протянул он и улыбнулся растерянной улыбкой.
Marie быстро исчезла, подбирая на ходу под большой гребень свои рыжие косы.
А Лулу все стояла, молча неподвижно, как статуя отчаянья и горя…
Медленно, как струны со звоном и болью, лопались и исчезали все ее сладкие грезы, все ее светлые надежды… Впереди ее было темно и пусто, как было темно и пусто во всю ее коротенькую, никому ненужную маленькую жизнь…
Восток давно заалел румянцем восхода, когда Лулу очнулась и отошла от окна… Легкая дрожь пробегала по всему ее худенькому телу: от свежести ли весеннего утра или от душевного холода и пустоты, она не знала…
