Не стал царем, иноком не стал - [7]

- Так в чем же причина? - спросил Милованов задумчиво.

О причинах, вообще о своем недомогании Зоя говорить не пожелала. Это было личное. Прежде она по-настоящему не болела и уж тем более не падала в обмороки, да и в будущем, как вдруг Милованов почувствовал, не скоро у нее повторится нынешнее. И нужно забыть случившееся в магазине. Милованову такой поворот не слишком-то пришелся по душе, он чересчур ярко и вызывающе указывал, практически утверждал, что жизнь продолжается и, следовательно, продолжается все бывшее до сих пор. Милованов куда-то мысленно заторопился, ловя момент, останавливая время, в котором жена еще сохранялась опрокинувшейся на пол в магазине особой с короткими ногами и огромными, как театральный занавес, веками. Тут бы и сказать нечто важное, значительное, глубокое, выходящее из потрясенной души, ошеломить жену и заставить ее с улыбкой радоваться возвращению к жизни, которая, может быть, для того и задумана, чтобы люди говорили веселые и необычайные слова, однако Милованов лишь хмыкал, вертел головой и покашливал. Зоя сказала:

- А могла в сущности и ноги протянуть.

- Ну, это было бы слишком, - ответил Милованов.

Нужно было заканчивать дело с покупками для ужина, но Зое этого не хотелось, ее мысль принялась хитрить и извиваться, тут же представляя положение таковым, как если бы ее дух, при обмороке соприкоснувшийся с загробным миром, все еще блуждал в неведомых сферах, отрывая и ее всю от повседневности и выбивая почву из-под ее ног. Сначала убедила себя она в этом, а потом принялась колдовать над мужем. Она делала это ради своей давней мечты купить жакет, не очень-то дорогой, а все-таки и не дешевый, зато как раз укладывающийся теперь в ту сумму, которой она располагала. Жизнь сама устроила этот обморок, эту внезапную близость к смерти, чтобы мечта обрела больше твердости и потребовала немедленного воплощения. Страх не успеть разве не должен подстегивать мечту? Еще как подстегивает! Зоя жутковато вытаращила глаза, а личико все же сложила умильное, излагая свои доводы. Муж не протестовал. Жакет был, разумеется, чепухой для него. К примеру сказать, чем же они будут питаться, если Зоя купит себя эту игрушку? Но Зоя вырвалась из лап смерти и нуждается в том, чтобы ей сейчас как можно лучше угодили изнутри этого подверженного всяким опасностям и бедам человеческого мира, куда она благополучно вернулась, а кому и делать это, как не мужу? Обрадованная жена побежала в магазин, а он остался на улице покурить.

Пускал он дым в небо, с неба же сыпал, медленно и стройно, снег. Он подумал о доказательствах бытия Божьего, которые вычитывал в эту пору в книге и которые заключались в том, что в мыслях присутствует Бог, что мысли - от Бога и они, говоря попроще, но и окончательно, Бог и есть. А был он, оторванный от работы известием о неудаче жениного здоровья и ждущий теперь, пока она вознаградит себя за страдания, и была книга, к выводам и назиданиям которой он вернется в другую свободную от работы минуту, и Бог совсем не устанавливался его мимолетной связью с этой книгой, и даже не возникал вопрос, идет ли речь о таком установлении. Он оставался при своей самостоятельности. Как всегда, когда ему за внешними явлениями или предметами мерещилось перелистывание книг, проповедующих высокие и глубокие мысли, он мысленно перенес себя из теперешнего случайного места домой, за работу, но не быструю и неизвестно откуда черпающую силы и вдохновение, а осмысленную, организованную до последнего атома по образцу совершенного механизма, не материального, разумеется, а духовного. Тяжело, досадно стоять по дурацкой причине возле магазина, когда как воздух нужна работа. Но не в этом одном было несовершенство. Вообще ему еще далеко до совершенства и работает он картины как обыкновенный в сущности человек и менее всего как ангел. Бог подсказывает что-то невзначай, но не входит в каждый мазок и даже в законченной работе ничего не говорит о своем бытии.

Возможно, впрочем, что вот эти выпадения из работы, эти поджидания жены, вознаграждающей себя за обморок покупкой жакета или, на худой конец, вздохами мечты о нем, даны для подготовки к подлинной работе, по крайней мере для того, чтобы он остановился, пока его работа не свелась к механическим усилиям, и угадал, что же в действительности нужно понять и освоить, чтобы его заботы, движения и мысли достигли наконец предела, за которым кончается обыденное и начинается настоящее. Красиво падал снег, и чем больше Милованов чувствовал в нем красоту, уже не внешнюю и одинаковую для всех, а крутящую узоры прямо над его сердцем, тем яснее он сознавал всю бедность сделанного им, но в то же время и огромность заключенных в нем сил.

Зоя вышла из магазина и в счастливом неведении его удаленности в будущие грандиозные труды показала мужу свое приобретение. На узенькой тропинке в тепло укрытом снегом сквере она пошла впереди, прижимая к груди сверток, и Милованов увидел, как она, притихшая и уменьшившаяся от своего счастья, наклонила низко голову, смотря себе под ноги, и вышагивает мелко, а все ее существо источает любовь к себе за свершившуюся с ним неописуемую радость. Эта фигурка даже в своем подавленном и оробевшем восторге от дарованного ей человеческого женского успеха все же расходовала себя на отвратительную мыслишку, что муж не понимает до конца ее счастья, а в каком-то высшем смысле не прочь и испортить ей настроение. Поэтому она несла радость бережно и ограничено, стараясь не мозолить ею глаза своему спутнику, но и не подпуская его к ней, взревновав бы сейчас больше к жакету, когда б ей вдруг пришлось выбирать между ним и мужем.