Не спать всю ночь свобода - [5]

Собрав куцые остатки гордости, я усмехнулся. Это все, что можно было себе позволить. Общеизвестно: абсолютное молчание — единственный шанс допрашиваемого.

Следователя Гришко я не удивил.

— Ну ладно, Андрей Михайлович, мы уважаем вашу свободу, не станем насиловать ее уговорами. Но время не терпит, поэтому уж извините, но…

Укол я почти не почувствовал. Это говорило об огромном опыте пожилой очкастой медсестры. И о том, что в данном заведении и впрямь не чужды гуманизму. По сравнению с тем, что понаписано во всяких Гулагах-Архипелагах, здесь работают совершенно нормальные люди. Почти интеллигентные. Испытывающие естественное отвращение к любому насилию будь то издевательство над беззащитной собачонкой, будь то жестокое обращение с подследственными. Или гнусное, садистское вторжение в информационные слои Алгоритма. Как же это низко, подло — внедрять разрушительные байты вирусного кода в программный модуль! Как это больно, когда безжалостно рвутся структуры данных, перехватываются жизненно важные прерывания, а хитро маскирующийся вирус жжет тело программы словно засевший в кишках отравленный наконечник стрелы! Такую мерзость нельзя прощать, и нельзя прощать жалких людишек, продавшихся за жирный кусок. Гнусное создание, темный код, обещал им многое — но обещаниям этим грош цена, в конце концов вирус все равно обманет. Впрочем, даже к ним, к предателям, непонятно почему именующимся людьми — даже к ним стоит проявить жалость. Даже у них еще есть шанс. Чем раньше выявлена болезнь — тем эффективнее лечение. А здесь, на Сервере, им и в самом деле помогут. Вот склонился надо мною следователь Гришко — еще не старый, но опытный врач людских душ, его волевое, заострившееся от недосыпания лицо кажется висящим в черноте лунным шаром. Его требовательные глаза не в силах скрыть жалость и доброту.

Конечно, я рассказал все. Память стала вдруг необычайно ясной, всплыли в сознании каждая черточка, каждый жест и взгляд Олафа сделались отчетливыми, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую подробность, любую мелочь — и когда темная пелена заволокла мир, губы мои еще шевелились.

А в себя я пришел уже здесь, в камере, напротив сияющего унитаза, в котором отражалась забранная металлической сеткой лампочка. 

7

В конторе действительно все оптимизировано. Ресурсы экономят. Да и некий остаточный гуманизм имеет место. В общем, долго мандражировать мне не пришлось. Лязгнул дверной замок, и на пороге явились двое, похожих как родные братья — плотные, стриженные, в черной коже.

— Ну что, Ерохин, пора… — скучающе протянул один из них. Второй молчал, но его взгляд буравил мне переносицу. Нехорошо он смотрел, и нужно быть совсем уж идиотом, чтобы не понять смысл его взгляда.

Я и раньше слышал о том, что случается с попавшими сюда. Говорить на эту тему можно было совершенно свободно. Ведь на гласность и прочие «общечеловеческие» никто не покушался. Вот так и живем, в двух измерениях. Независимые газеты, парламент, оппозиция — это с одного боку. А с другого — Светлый Господин наш Варкрафт III. Между боками — Служба Технической Поддержки. Да еще сия богоугодная контора. Причем гуманизм здесь, в конторе, остаточный, а никак уж не избыточный. Зараженный вирусом юзер слишком опасен, чтобы его перевоспитывать, лечить трудом и все такое прочее. Нет, Господа Алгоритмы не могут рисковать, а людским ресурсам пока что конца не предвидится. Поэтому — на биомассу.

Видимо, у меня пониженный инстинкт самосохранения. Возможно, это генетический дефект, не знаю. Но только сейчас мне не было ни страшно, ни больно. Как-то вдруг разом все надоело. По крайней мере, не придется больше давить на кнопки омерзительной клавиатуры, набирать абстрактные очки, кормить ими Светлого нашего хряка. Незачем размахивать мечом на скользкой палубе драккара, отбиваться от орков-старшеклассников, никогда уже не сделают мне укольчика, превращающего человека в радостную куклу. А человек ли я еще?

Маму только вот жалко. Одинокие вечера возле телеэкрана, мыльные сериалы и реклама гигиенической жвачки, а за окном — белое буйство метели.

Но там, где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хотеть.

— Давай, Ерохин, шевелись, — напомнил мне кожаный охранник.

В самом деле, еще не хватало, чтобы под локти тащили… Туда… А кстати, как происходит это? Впрочем, хрен с ним, лишь бы быстро. И я наконец отдохну. Можно сказать, мне досталась путевка в санаторий.

Я шел между хмурыми охранниками по пустынным коридорам, залитым неживым светом люминесцентных ламп, механически перебирал ногами и ни о чем не думал. А о чем может думать биомасса?

…Бетонный пол, бетонные стены, и, для разнообразия, дверь, в которую меня направили несильным, но уверенным тычком. Значит, здесь? В этом непонятно как назвать? Ни на камеру, ни на комнату помещение не тянуло. Просто — здесь.

— Мне как, лицом к стенке? — нервно усмехнувшись, поинтересовался я у охранника. Страшно не было. Было скучно.

— Грамотный, — кивнул один из кожаных другому. — Ты только вот что… Погоди это… к стенке. Успеешь еще. Тут, значит, поговорить с тобой хотят.