Не сотвори себе кумира - [13]

– Ты на кого руку поднимаешь, вражья душа?!- заорал помощник Петра.- На Советскую власть замахиваешься, бухаринский выродок?!-И он бросился меня.

– Бей его в зубы, Сеня!- призывал сзади Петро, вед еще сплевывая кровь.

Но невиданная сила бешенства еще не отпустила меня; я увернулся и подскочил к столу. Схватив табуретку, поднял ее над головой и закричал;

– Палачи! Бандиты! Фашисты! Не подходить! Оба хулигана трусливо отпрянули и выхватили пистолеты.

– Убьем, как собаку, и отвечать не будем! Товарищ Сталин спасибо скажет!- пригрозил Семен.

– Брось табуретку, сволочь, и становись в угол!- потребовал Петро.

Услышав имя Сталина, я опустил табуретку на пол: плетью обуха не перешибешь… Вспотевшие сообщники, попрятав оружие, загнали меня в угол за раковину; тяжело дыша, сели к столу и закурили.

– Ты слышал, Петро, как этот гад нас фашистами обозвал?! Это надо обязательно записать в протокол…

– Сними с него стружку потолще, Сеня, сбей с вражены лишнюю прыть.

Усердный Сеня насупился, быстро подошел ко мне и. замахнувшись правым кулаком в лицо, которое я машинально прикрыл, сильным обманным ударом левой ниже живота свалил меня с ног… На какое-то мгновение у меня помутилось сознание, и будто сквозь сон я услышала.

– Так-то лучше… Подвинь его к раковине и ополосни малость. Пускай очухается!

Холодная вода, которой не жалея поливали мою голову, вернула мне чувство жестокого бытия.

– Что, гузно собачье, будешь говорить?- нагнулась надо мной Петро, угрожающе похлопав по своему карману.

– Стреляй, говорить мне не о чем.

– Ладно, поглядим, какой ты храбрый! Не хочешь говорить своим поганым языком – заговоришь ногами… Становись лицом в угол, троцкистская собака! Потанцуешь всю ночь у стенки, а к утру заговоришь… В угол!!!- повторил он повелительно.

Г усилием я поднялся с пола и почувствовал, что намокшие от воды брюки не держатся на мне и ползут вниз. Посмотрев на брючный пояс, я увидел, что крючок вырос мясом и висит на петле. Не хватало и пуговицы. – Что, потерял?- не сдержав смеха, спросил Петро. Сеня тоже посмотрел на меня и захохотал:

– Это у него оборвалось, когда я подтаскивал его за гашник ближе к раковине. Тяжелый, как бугай, никакой крюк его не выдержит!

– Ничего, мы из него вытряхнем все сочинские запасы-опять со злобой засмеялся Петро, нащупывая припухлость на подбородке.- Без крючков и пуговиц нам будет сподручнее: меньше руки свои поганые будет распускать, за штаны будет держаться.

– А может, добавим ему, Петя? Посмотри, шея какая: отожрался, как боров, на подачках своих шефов – бухаринских ублюдков.

– Успеем добавить и завтра. Пусть потанцует с ноги на ногу парочку ночей со штанами в руках. Сговорчивее будет. Нам не к спеху…

«Неужели убьют?- в страхе подумал я.- А что, в сущности, помешает им прихлопнуть меня под горячую руку? Пристрелят и напишут, что я на них покушался: у Петра и свидетель есть, и распухший подбородок».

Ясно было одно: мне никто и ничто не поможет в этом вертепе, кроме собственной выдержки и самообладания. Передо мною были вымуштрованные, прошедшие специальную школу потрошители, вымогатели и вышибалы. На курсах им наверняка вбивали в головы, что классовый враг хитер и изворотлив и что признания виновности следует добиваться любыми способами и средствами… Но какой же я враг? И как доказать, что я врагом никогда и не 6ыл? Где же Громов? Неужели отстранен? За что? За то, что не бил и не калечил? За то, что доложил начальству о бессмысленности моего ареста и беспочвенности обвинения? Эти и другие мысли проносились в моем разгоряченном мозгу. Кровь из носа сочиться перестала…

– Ну, будешь давать показания?- раздался басок накурившегося следователя.- Молчишь, вражья морда? Ну когда стой, контра, авось одумаешься и заговоришь!

Избитый и униженный, я простоял остаток ночи в углу. Были минуты, когда разум терялся и подгибались колени. Болела голова, ныло в животе, но вся боль побоев к утру переместилась в ноги, только в ноги.

В камеру меня ввели перед самым подъемом, а когда его объявили, я не мог встать от невыносимой усталости. Один из моих молчаливых товарищей по несчастью, увидев синяки и распухшую физиономию, тихо спросил-

– Все-таки крестили?

Я молча кивнул.

– Крепись, приятель, и нас причащали,-успокоил второй, поднимаясь с пола.- Кто допрашивал? Неужели вчерашний?

– Двое кабанов каких-то. Фамилий подлецов не знаю. Петром да Сеней друг друга звали…

Удивительное дело: насколько мои друзья были сдержанны вчера, после первого моего допроса, настолько сегодня они проявляли заботливость и внимание, готовы всячески помочь мне…

– Выходит, того мирного следователя уже убрали.

Завмаг отреагировал на этот разговор по-своему.

– Гуманность доказывали представителю районной газеты!- и полез к форточке за своими запасами.

– А чем мутузили?

– Кулаками, ногами…

– Валенком не пробовали?

– Каким еще валенком? Что это, шутка?

– Плохи, брат, на следствии шутки; засунут в носок старого валенка-чесанка фунтовую гирьку и дубасят же чем попало. И взвоешь от боли, и вроде бы без последствий: синяки заживут, а кости целы… И ведь придумают же изуверы. Главное, где эту гирьку откопали, фунтовую ушком?..