Не смей меня желать - [59]

— Но если его невеста погибла, почему он стремился убить девушек? Ну нелогично же. Да еще так с изыском. Нож и роза?

— А вот это ты спроси у его психиатра. Говорят толковый мужик.

— Что будет с ним?

— С психиатром-то?

— Что будет с Георгием?

— Его будут судить, если доживет до суда-то, — флегматично отозвался Самбурский. — Возраст у него не молодой, а условия жизни в тюрьме не сахарные, вся хронь обостряется, он ранен. Жалко, Андрюха стрелок херовый с нескольких метров задел по касательной. Вот ты бы не промазал, — с тоской говорит Самбурский, а Марк кивает. Точно бы не промазал, там вообще непонятно, как можно промахнуться. Но Самбурский продолжает. — Добивать его, конечно, не стали. Ребята у меня молодые в охране, трепетные, а потом менты приехали, ты тут кровью истекал. Короче, не до этого. Но… Гриша, он, ведь уважаемых людей обидел, они не забудут.

— То есть уберут его все-таки?

— Осуждаешь?

— Да почему? — Марк пожимает плечами и тут же морщится. — Он не должен выйти на свободу никогда, иначе обязательно постарается закончить начатое.

— Вот и я о том, — крякнул Самбурский. — Вот и я.

Марк прикрывает глаза и слушает шаги Самбурского. У дверей тот замирает и говорит.

— Я отослал Нику в Париж на неделю. Почти силой. Она рвалась к тебе, я соврал про реанимацию и про то, что к тебе не пускают. Обещал держать в курсе и обещал, что ты не сдохнешь. Она поверила. Моя дочь до сих пор считает, что я господь бог и способен решить, кому жить на этом свете, а кому умирать.

— Спасибо, — Марк сглатывает, но понимает, что благодарность искренняя. Он не хотел бы, чтобы Ника была с ним из жалости, или из-за чувства долга.

— За что? — удивляется Самбурский.

— За то, что уговорили уехать и за то, что не пустили ко мне.

— Я не знаю, что происходит между вами с Никой, но я не хочу видеть тебя рядом с ней. Прости за откровенность.

— Знакомые чувства, — слабо усмехается парень и снова смотрит на Валерия Ивановича. — А самое главное, такие близкие. Я тоже не хочу видеть вас рядом с матерью.

Самбурский кажется даже немного бледнеет.

— А что вы думали, это такая тайна и я полный дебил и не догадаюсь? Так что мы с вами в очень похожей ситуации. Только вот я не приближусь больше к Нике. Я действительно исчезну и не буду с ней встречаться, потому что так правильно. Потому что не могу дать ей ничего. Ей будет лучше. А вот вы сделаете так же?

— А я могу дать, — отвечает Самбурский. — И ко всему прочему, хочу.

— Деньги? — хмыкает Марк.

— И их тоже. Но они не главное.

— А почему же вы против меня, раз деньги не главное?

— Потому что Ника слишком много из-за тебя плачет. Ты когда-нибудь видел, чтобы твоя мать плакала из-за меня?

Вопрос риторический. Не видел. Она наоборот, будто светится изнутри. Самбурскому ответ не нужен, он разворачивается и направляется к выходу. К чертям все. Марк в любом случае, все решил. Безусловно, деньги не главное, если про них не нужно думать нонстопом каждый день. Вряд ли Ника хочет именно этого.

— Валерий Иванович, — тихо зовет Марк, когда Самбурский практически закрывает дверь.

— Ну что?

— Ремонт.

— Что ремонт?

— Я не успел доделать матери ремонт, и теперь не знаю, когда закончу. Пошлите, что ли Андрея с Колей, все равно ни на что другое не годятся. А так, может, хоть обои не крест накрест наклеят, и мебель на место поставят.

— Уже.

— Что уже?

— Уже с ремонтом все решил.

— Спасибо.

— Да не благодари, не для тебя ж. Она и сама способна сказать «спасибо».

Через два дня Самбурский звонит и предлагает работу в его фирме. Это выглядит, как попытка наладить отношения. Типа если моя дочь к тебе все же вернется, то пусть ей хотя бы будет, что жрать. Хороший оклад, не сложные обязанности. Ответственность большая, но она скорее моральная. Марк отказывается. Он хочет просто поставить точку. Он не будет искать Нику, как и она его, когда вернется из своей Франции, и как следует, обдумает случившееся. Зависеть от кого-то сложно и Марк не хочет вступать на этот скользкий путь. Сабурский матерится и на следующий день прямо перед выпиской в больницу заглядывает Андрей, который просто передает визитку. Сначала Марк хочет ее выкинуть, но потом, подумав, все же сует в карман, понимая, что не будет ее использовать.

Ника

Я прилетаю из Парижа ночью, врываюсь домой и, едва переодевший, мчусь в больницу. У приемного покоя я уже в восемь утра, даже чуть раньше. Знаю, что в такое время в палату не пускают. Часы посещения начинаются позже, но готова заплатить, сколько угодно, лишь бы увидеть его.

Я не знаю, как у отца это получилось. Как он убедил меня в том, что я могу, даже более того, должна уехать, чтобы восстановиться. Я опомниться не успела, как оказалась в салоне самолета, еще не в силах переварить случившееся и летела в спа-отель, где мне должны были помочь прийти в себя. Почему ни отец, ни эти врачи, никто не понимал, чтобы прийти в себя мне нужно одно — Марк. Знать, что с ним все хорошо. Знать, что он жив и все еще хочет меня. Я ему написала тысячу смс, пыталась дозвониться, но так и не смогла.

— Ну, милая, — сказал папа по телефону. — В реанимации ты лежишь голый под простынкой, чтобы, при случае, было удобнее ехать в морг. Там не до телефонов и соцсетей. Переведут в обычную палату, и все будет хорошо.