Не сердись, человечек - [39]

Все спали. Не спали только я и Мира. Она держала руку Матушки в своих ладошках, и я представил себе, как она таращит глаза в потолок. Таких огромных глаз, как у Миры, нет ни у кого. Это какие-то невероятные глаза — их взгляд будто говорит о чем-то. Когда я вырасту, то обязательно поженюсь на Мире. Раньше, когда поменьше был, я говорил, что поженюсь на Матушке, а теперь знаю, что только на Мире. Я сказал ей об этом еще в первом классе, в прошлом году, а она и спрашивает: «А что такое пожениться?» Я ведь говорил, она мало читает, поэтому многого не понимает, а я, как друг, объясняю ей все. За год я столько ей всего порассказал, объяснил даже, как дети делаются. Да только она такая стеснительная. Если начнешь рассказывать что-нибудь такое — обычно все это я узнаю от Шкембо и Трынди, — она кричит: «Довольно! Довольно!» — и одной рукой закрывает мой рот, а второй свой. Зачем свой закрывает, спроси ее! Мира добрая, но глуповата, девочка ведь. Но я все равно люблю ее и никому не разрешу жениться на ней. Пусть только кто-нибудь попробует: будет иметь дело со мной, с Жорой и Матушкой. А вместе мы — сила.

— Мира, почему не спишь, детка? — слышу в темноте голос Матушки. — Завтра не встанешь.

Мира ответила не сразу. Я посмотрел на ее кровать и увидел, что она приподнялась на подушке, прижалась к Матушке и зашептала: «Матушка». «Да, детка», — ответила та. «Матушка, — заплакала Мира, вот плакса. — Матушка… я не хочу… другую маму». — «Какую другую маму?» — «Ту, про которую сказал Ачи. Она, наверное, плохая, если оставила меня…»

Ачи — сокращенное мое имя, от «Ангел». Я уже говорил, что по имени меня здесь называют только Мира и Гергана Африка.

— Это глупости, — прошептала Матушка. — Никакой другой мамы нет. Ваши мамы умерли, когда вы родились. Поэтому и не взяли вас. А были они очень добрыми, я знаю.

— Откуда?

— Знаю… — произнесла Матушка и запнулась, надо же было придумать что-то. Помолчав, она добавила: — Доктор рассказывал мне.

— Значит, они правда родили… И ты с ними…

— Хм, хм…

— А как тогда?

— Но ты же сама говоришь, что не хочешь другой мамы, кроме меня?

— Не хочу, — прошептала Мира и опустилась на подушку, по-прежнему не выпуская руку Матушки из своих ручонок. — Побудь со мной…

— Я здесь, детка, здесь, — зашептала Матушка каким-то особенным голосом. — Спи, закрой глазоньки.

Но Мира еще долго плакала, и Матушка уже не говорила ей ничего, молчала. Такое с Мирой случается часто.

И вот, наплакавшись, она затихла. Матушка укрыла ее, затем стала проверять, укрыты ли остальные ребята. Когда подошла ко мне, я сделал вид, что сплю. Матушка тихонечко погладила меня по голове, тяжело вздохнула и вышла.

Я пытался заснуть, но не мог. Перед глазами проносились картины прочитанного: как тетя Елена попала в тот Дом, где они родили нас, как испугалась, увидев во дворе на дереве женщину, пытавшуюся покончить с собой. Как Матушка командовала ими, как познакомилась с моей мамой, как мама учила их польскому языку, как они ссорились все время с Матушкой и та сказала ей, что мама будет выть по ночам, как побитая собака… Зачем они ссорились, ведь они обе — добрые?.. Как потом они поехали в Софию, как Мирина мама страдала, потому что директор бросил ее. Затем, уже возвратившись в Сребырницу, они пошли в кино, и Жора родился прямо на улице… А больше всего мне понравилось, как они побили окна в селе. Так и надо этим сельским! А то, видишь ли, дразнить и оскорблять их будут! Нам тоже надо будет перебить стекла, чтобы сельские не дразнили нас подкидышами…

Все это мелькало передо мной словно в полусне, потом я, видно, в самом деле уснул, потому что мне снилось, что я разговариваю с мамой и она учит меня писать по-польски… Потом — вроде бы я учусь еще только в первом классе, а уже играю в одном оркестре с отцом, но самого отца не вижу. Играю на мандолине Герганы Африки. Потом снова появилась мама, правда, я не могу понять: мама это или Матушка, потому что мне никак не удается увидеть ее лицо… И я кричу ей: «Оглянись, мамочка! Оглянись, я хочу увидеть тебя, твое лицо!» Она оглядывается, но уже откуда-то издалека, и я не вижу ее лица. Затем она перешагивает через колючую проволоку, которой огорожен наш детдомовский двор, и убегает в сторону села. Я бросаюсь за ней, но кругом эта проклятая колючая проволока. А забор такой высокий, что не перепрыгнешь… И тут я проснулся, и хорошо, потому что очень испугался. Сначала никак не мог понять, где я, но постепенно понял и успокоился. Теперь мне уже было не страшно. То хорошее чувство, которое я испытал, когда говорил с мамой во сне, снова вернулось ко мне. Жаль, что не видел ее лица, но это была она, моя мама. Я чувствовал, что это она. И теперь уже жалел, что проснулся, хотелось снова уснуть, чтобы быть рядом с мамой хотя бы во сне. Теперь уже я не буду просить ее оглядываться, попрошу только, чтобы не уходила…

А ведь она, наверное, тоже хочет увидеть меня, но не знает, где я, а может, боится, что милиция арестует ее, если она будет меня разыскивать…

И вдруг мне стало понятно главное: я сам должен найти свою маму. Что могут сделать мне? Да ничего. Детей запрещено арестовывать… Только как ее искать? Ни Матушка, ни тетя Елена не скажут ничего, потому что их за это могут судить. Так как же, как?.. Почему мы с Жорой не подумали об этом, может быть, вместе что-нибудь и придумали бы?!