Не-Русь - [18]

Полверсты до своего лагеря мы шли… долго. Очень важно было не потерять Чарджи. Потому что — темно. Он в своём черном. На чёрном… «Ой, чорная я, чорна, чорнява, як цыганка…»… Хорошо хоть — пыхтит. Идентифицируем торка по пыхтению… И не забрести в Оку. Потому что там мокро и можно утонуть. И не наступить на воинов. Потому что они просыпаются и хотят драться. А полоса-то бережка… у-у-узенькая! Шагов двадцать всего. Но я ж — не торк! Это инал — только на коне может, а я и сам… передвигаюсь. И не только на четырёх! Я и на двух… могу. Только — не стоять. Наклонение должно быть как у матушки. В смысле — у Земли. Примерно 7 градусов к солнечному экватору. Хотя где я его тут ночью найду? На Оке не только экватора — и солнца нету! Ночью. Ну ничего здесь нет! Куда не плюнь — везде нет… экватора. Плюнь — ты его не знаешь. Лучше полтора градуса к инвариантной плоскости. О! Инвариант уже пришёл! Здравствуй Ивашка! Как я рад тебя видеть! Дай я за тебя… подержусь. Какой ты у меня… инвариантный. В смысле — неизменный. Неизменяемый. Неизменяющий. Снимите с меня ханыча и разденьте. Заранее. Потому что… костюмчик у него хороший — испортит. Любава? Что Любава? А где это тут моя Любава…?

Не понял.

Ещё раз.

Покажи.

* * *

Ребята вбили под обрывом несколько жердей и навесили на них наши овчины, отгородив, таким образом, небольшое пространство. В котором горела свечка, возилась Марана и лежали на земле две женщины. Слева — Цыба с закрытыми глазами, а справа…

В первый момент я не узнал Любаву. У неё было разбито лицо. Очень сильно. Крови уже почти не было — Мара осторожно стирала тряпкой остатки.

Только чуть текло из уголка левого глаза. Закрытого и странно провалившегося. Пустого. Особенно по сравнению с совершенно опухшим, тоже закрытым, правым. И из левого уголка рта. Между разбитых в оладьи, треснувших до мяса губ.

Всё остальное было багровое и синее.

Впрочем, остального видно мало: голова обильно замотана тряпкой. Через которую слева выступает ржавое пятно крови.

Девушка была прикрыта под горло овчиной. Так что я видел только кончики пальцев левой руки, лежащей сверху. Пальчики чуть шевельнулись — порыв воздуха от отдёрнутой мною занавеси на входе прошёлся по выгородке. Мара, стоявшая возле головы Любавы на коленях, резко развернулась на месте и злобно зашипела на меня.

Но я как-то… не обратил внимания.

Слишком внезапно, чересчур неожиданно…

Я был совершенно ошеломлён… этой картиной.

Мара начала махать на меня руками, чтобы я убрался, но тут Любава шевельнулась, сразу же чуть слышно застонала… Я не глядя отодвинул шипящую Марану и упал возле девушки на колени.

В совершенной растерянности. И… и в беспомощности.

Что это?! Как это?! Что случилось?! Что тут…?!

— Ва… Ваня? Пришёл. А я вот… Прости. Не… не погулять нам… ночкой тёмной. Вот как оно… вышло… Неловко. Не смотри на меня. Не хочу, чтобы такой… запомнил. Некрасивой. Не обижайся… так получилось… Ты не убивай их всех… людей… они… хорошие есть. Себя береги. Мы ведь встретимся. Я тебя опять найду. Хорошо… что ты есть… Только… больно…

Пальчики, медленно перебиравшее рядно, вдруг остановились, напряглись и опали. Любава всхрипнула, замерла на мгновение. Потом голова её чуть наклонилась к правому плечу, разбитые, окровавленные губы разомкнулись, открывая залитое кровью пространство на месте выбитых передних зубов, струйка крови из уголка рта вдруг потекла гуще.

Я… очень тупо уставился в лицо Мараны. Она как-то… клекотнула. Откашлялась:

— Всё. Отмучилась. Иди отсюда.

Совершенно тупо, автоматически, ничего не понимая и не ощущая, я, как стоял на коленях, так и развернулся.

И потопал на выход.

Так на четырёх костях и топал. Пока не упёрся в чьи-то сапоги.

Тут меня подхватили под руки и поставили на ноги.

— Ну! Чего там? (Чей-то юношеский голос. Аж срывается от нетерпения).

— Чего?! Слышал же: отмучилась. Пш-ш-шёл отсюда! (Ивашко. Негромко, но убедительно. Шипит не хуже Мараны. Видать, много общались во время похода). Иване, ты как?

— Нормально. Посадить. Раздеть. Воды. Водки. Воды — ведро. Водки — стопку. К стенке.

Что это было?! Что здесь случилось?! Как это вообще возможно?!!!

Спокойно. Не делать лишних движений. Сейчас мне не нужны ответы. Потому что я их не пойму. Потому что и спросить не могу. Сначала — вернуться в себя. «Больной пришёл в себя. А там — никого».

Потом… потом и с остальным миром разберёмся. Но — как же это…?!!!

Спокойно. Позже. Сперва — сам в себя. Перестать в себе дребезжать. На грани. На рубеже вопля.

Вода? Спирт? — Как вода. Воду — на голову. Ещё ведро. Полотенце. Насухо. Овчину. Сесть. Сесть! Я сказал! Нельзя меня класть — кружится всё. Спиной к обрыву. Вдох-выдох. Ещё раз. Годен? — Не годен. Но лучше не стану.

— Рассказывай.

Ивашко говорил негромко, изредка затихая в долгих паузах. Подыскивая слова. Никого не упрекая и не обвиняя. Просто… как оно было.

В начале ночи прибежал монашек с верху, с полчища. Сказал, что померла в войске одна… дама. Которую надо спешно отпеть. Чтобы положить по утру в могилу. Но до отпевания должно быть обмывание. А поп, который всеми этими делам командует, не дозволяет исполнять обмывание покойницы мужикам. «Бо сиё грех еси и ликование похоти».