Не родись красивой... - [27]

— Почему же нельзя? Из-за твоей глаукомы? Или из-за того, что он умер? Или, скажи честно, из-за моей беседы с корреспондентами?

— Нет, нет… Ты ни при чем. Никто меня за тебя ни разу не упрекнул. Те, которые смели бы упрекнуть, пока еще, слава Богу, осознают хоть один непреложный факт: физическое бессмертие не даровано никому. А на другое бессмертие они и не претендуют… Романтиков среди них я не встречал. Им при жизни все подавай, при жизни! Ну а коль она у них, как и у всех смертных, в опасности, я им еще могу пригодиться. Хотя бы в качестве консультанта… Кому известен их «внутренний мир» так детально, как мне? Поэтому упреки пока не грозят. Глаукома — это другое дело.

— Иногда мне не хочется, чтобы ты их спасал, — созналась она.

— Я спасаю не чины, а людей, — повторил он то, что Маша уже не раз слышала.

— Извини. Я плохо сказала… Тем более, что Николаю Николаевичу очень сочувствую. Он выполнял приказ, но через силу. И вообще что-то его отличало… Или мне так причудилось. Ты меня хорошо видишь?

— Когда я тебя вижу, мне хорошо, — переиначил он ее фразу. — И ничего не бойся. Хочешь, я подарю тебе «золотую рыбку» на разные случаи жизни?

— Сказки мне сейчас не нужны.

— А это реальная рыбка. Ты права: сейчас она ни к чему. Но когда-нибудь… — Он выдвинул ящик стола и достал записную книжку. — Есть у меня, Машенька, один потайной номер. Представь себе, четвертого человека в стране. Я вернул на свет его тридцатилетнего сына. И он начертал мне, как говорится, своею собственной рукой этот номер. И сказал: «Если будет какой-нибудь крайний случай, звоните поздно вечером прямо на дачу». Они круглый год на дачах живут. Четвертый человек в государстве… Не по качеству, разумеется, а по своему положению.

— Не третий и не пятый? А именно четвертый? — удивилась Маша. — Кто это подсчитал?

— Ну, такие цифры как раз выверены и точны. В других можно и усомниться, но в этих… Иерархия ошибок не допускает.

— А как по фамилии?

— Фамилию он просил в записной книжке не указывать.

Устно Алексей Борисович ее рассекретил.

— Да ну? Я таскала его портрет на праздничной демонстрации.

— Ему, стало быть, повезло: такая женщина носила его на руках!

— В руках, — поправила Маша. — И он тогда мне был ненавистен: шел дождь — и краска с портрета стекала мне на лоб и на нос.

— Видишь, как ты с ним, можно сказать, сблизилась: краска с его носа была на твоем носу. Так что в трудную минуту звони. Если что-то с тобой, не дай Бог, случится.

— А ты-то где будешь?

— Я с пациентов и их родственников взяток не беру: ни деньгами, ни одолжениями. А ты, женщина, в случае чего.

— Но ты-то где будешь?

— Я гораздо старше тебя. Разве забыла?

— Никогда и не помнила.

— Обвожу номер черным кружком. А между страничками здесь закладка. И номер запомни! — Он попытался продиктовать. — Впрочем, не нужно… Он же записан.

— Ты не видишь?

— На нервной почве. Это временно… Никакой безысходности!

«Никакой безысходности!» То были слова из лексикона реаниматолога.

Маша сразу же устремилась на «исследование мужа». Она умела сосредоточиваться, в кратчайший срок докапываться до корней. Даже когда это касалось чужих судеб. А уж коли речь шла о маме или о муже… Маша была человеком долга до упрямой дотошности: все, что обещала, выполняла неукоснительно (и даже когда это было уж не столь обязательно!). Она помнила даты рождений школьных и институтских подруг, которые почти все повыходили замуж, разъехались в разные города, а то и по разным странам. Маша поздравляла их без опозданий. Не надеясь на добросовестность почты и отправляя письма загодя.

Она в тот же вечер позвонила подруге — глазному врачу по имени Роза, которая была не только доктором медицинских наук, но и просто хорошим доктором. Не все откликались на Машину памятливость и доскональность, но эта откликнулась, довольная тем, что наконец может ответить вниманием на внимание. Назначила прием в Офтальмологическом центре тоже без всякой затяжки. Розовощеко-благополучная, соединившаяся брачными узами с тем, кто сделал ей предложение еще в шестом классе, родившая двух детей, как по плану: одну девочку и одного мальчика, — подруга будто и приносить с собой могла лишь благоденствие и оптимистичные вести. А как врач — успокаивающие диагнозы… Внешность до такой степени соответствовала имени, что Розу хотелось преподнести кому-нибудь в качестве розы на день рождения.

Она и встретила Машу с Алексеем Борисовичем так, словно они явились к ней в гости. На столе оказалась ваза с конфетами в забавных обертках. «Может, она таким образом подслащивает диагнозы?» — игриво подумал Алексей Борисович. Маша заранее предупредила, что подруга занимается исключительно сложными формами заболеваний, но его принимает не как тяжко больного, а просто как ее бывшая одноклассница.

Повспоминав для начала об уже не близкой юной поре, Роза без видимых причин хохотала, как это делали смешливые иностранные корреспонденты и другие благополучные люди.

От школьных воспоминаний Роза как-то само собой, без обстоятельной паузы, перешла к тому, что, подобно школьной учительнице начальных классов, взяла указку и стала водить ею по буквам и цифрам, высвеченным на знакомой Алексею Борисовичу таблице. Она и экзаменовала его, как школьника… Но он не ответил безошибочно почти ни на один из ее вопросов. Он ошибался, а она делала вид, что это не имеет значения. Когда же в самом верхнем ряду, где шрифт был всего крупнее, он разобрал несколько букв, Роза воскликнула: