Не прикасайся ко мне - [104]

Ибарра метнул на него быстрый взгляд и, оборвав его на полуслове, сказал:

— Не испытывайте моего терпения! — и поспешил своей дорогой.

Лукас глядел ему вслед со злобной усмешкой.

— Сразу видно, что ты внук того, кто испек моего отца на солнце! — процедил он сквозь зубы. — Та же кровь! — И добавил, меняя тон: — Впрочем, если хорошо заплатишь, будем друзьями!

XLII. Супруги де Эспаданья

Вот и прошел праздник. Как и в прежние годы, жители городка обнаружили, что их кошелек стал легче, что хлопот, трудов, бессонных ночей было много, а развлечений мало, что новых друзей они не приобрели, — одним словом, дорого заплатили за шум и беспокойство. Однако то же самое повторится и через год, и через сто лет, так уж заведено издавна.

В доме капитана Тьяго царит довольно унылое настроение: все окна закрыты, слуги ходят на цыпочках, и только на кухне осмеливаются говорить громко. Мария — Клара, душа семьи, лежит в постели; по поведению домашних можно судить о состоянии ее здоровья, как по лицу человека можно узнать о его душевных переживаниях.

— Как ты думаешь, Исабель, сделать мне подношение кресту в Тунасане или кресту в Матаонге? — спрашивает шепотом опечаленный отец. — Крест в Тунасане растет, зато крест в Матаонге потеет. Какой из них, по-твоему, более чудотворный?

Тетушка Исабель задумывается, качает головой и бормочет:

— Расти… расти — чудо более великое, чем потеть: мы все потеем, но не все растем.

— Что верно, то верно, Исабель, но заметь, ведь потеет… потеет-то простое дерево, из которого делают ножки к скамейкам, а это немалое чудо… Ладно, самое лучшее — поднести дары обоим крестам, ни один из них не будет в обиде, и Мария-Клара быстрей поправится… Комнаты прибраны? Ты ведь знаешь, что с доктором к нам приедет незнакомый сеньор, дальний родственник отца Дамасо; надо, чтоб все было в порядке.

В другом конце столовой находятся обе кузины, Синанг и Виктория; они пришли посидеть с больной. Анденг помогает им вы вытирать серебряный чайный сервиз.

— Ты знакома с доктором Эспаданьей? — с любопытством спрашивает Викторию молочная сестра Марии-Клары.

— Нет! — отвечает та. — Знаю только, что берет он дорого, так говорит капитан Тьяго.

— Значит, умеет лечить! — говорит Анденг. — Тот лекарь, который распорол живот донье Марии, много взял; потому он и считается мудрецом.

— Глупая! — восклицает Синанг. — Не всякий, кому много платят, мудрец. Помнишь доктора Гевару? Он не сумел принять роды и оторвал голову младенцу, а вдовец все-таки выложил ему пятьдесят песо… Денежки брать мудрости у него хватает.

— А ты откуда про все знаешь? — спрашивает кузина, подтолкнув ее локтем.

— Как же мне не знать? Ведь муж покойной, дровосек, не только потерял жену, но и дома своего лишился, потому что алькальд, приятель доктора, заставил его заплатить… Как же мне не знать? Ведь мой отец одолжил бедняге деньги, чтоб он смог уехать в Санта-Крус…[147]

Перед домом остановился экипаж, и разговоры оборвались.

Капитан Тьяго в сопровождении тетушки Исабель спустился бегом по лестнице встретить гостей — доктора дона Тибурсио де Эспаданья, его супругу, докторшу донью Викторину де лос Рейес де Де Эспаданья и молодого испанца с симпатичным лицом и приятными манерами.

На докторше было шелковое платье, вышитое цветами, и шляпа с большим, изрядно помятым попугаем, который выглядывал из-под синих и красных лент; дорожная пыль, смешавшись с пудрой на ее щеках, оттеняла множество морщин. Так же, как и тогда, в Маниле, она вела под руку своего хромого мужа.

— Имею удовольствие представить вам нашего кузена дона Альфонсо-Линареса де Эспаданья! — сказала донья Викторина, указывая на юношу. — Он — приемный сын родственника нашего отца Дамасо, личный секретарь всех министров…

Юноша отвесил изящный поклон; капитан Тьяго едва не поцеловал ему руку.

Пока тащат наверх многочисленные сундуки и саквояжи, пока капитан Тьяго показывает гостям их апартаменты, расскажем кое-что об этой чете, с которой мы так бегло познакомились в первых главах.

За плечами доньи Викторины были все сорок пять августов, что, по ее арифметическим подсчетам, равняется тридцати двум апрелям. В молодости докторша была хороша собой, обладала роскошным телом, — как она выражалась, — но, упоенная созерцанием собственной красоты, она с большим презрением глядела на своих многочисленных поклонников-филиппиинцев, — ее устремления были направлены к мужчинам другой расы. Она никак не решалась отдать кому-нибудь свою маленькую белую руку, — вовсе не из-за недоверия, ибо не раз уже вверяла несравнимо более ценные сокровища авантюристам всякого рода, местным и иностранным.

За шесть месяцев до начала нашей истории исполнилась мечта всей ее жизни: донья Викторина вышла замуж, презрев лесть молодых обожателей и даже клятвы в вечной любви капитана Тьяго, которые он когда-то нашептывал ей на ухо или изливал в серенадах. Правда, мечта исполнилась довольно поздно, но донья Викторина, хотя и плохо говорила по-испански, была больше испанкой, чем сама Августина Сарагосская[148], и знала поговорку «лучше поздно, чем никогда», — она утешилась, повторив себе эти слова. «Нет полного счастья на земле» — была ее вторая, втайне любимая поговорка, ибо ни та, ни другая никогда не слетали с ее губ в присутствии других людей.