...Не повод для знакомства - [16]

Все эти годы встречались будущие супруги только на семейных праздниках. То Каминские шли в гости к будущим сватам, то, наоборот, Адаменко наносили ответный визит Каминским. Дети относились друг к другу без любви, без ненависти, а с полным равнодушием, воспринимая друг друга, как неизбежное зло.

Год шел за годом, а будущие муж и жена ни разу вдвоем не сходили даже в кино. Пока Влад учился — это было поводом для отсутствия встреч. Но теперь учеба осталась в прошлом и подобное невнимание к невесте уже нечем было оправдывать. На это лето Люба, как обычно, уехала к бабушке в Москву. И вот теперь она вернулась, и Влад был вынужден периодически проявлять к ней знаки внимания.

Любе уже исполнилось двадцать четыре года. Из довольно милого пухленького подростка она превратилась в не очень складную, какую-то рыхловатую бледно-рыжую кошку. Ее невзрачность не могли приукрасить никакие супермодные и супердорогие шмотки. Кроме внешней неказистости, она обладала еще и внутренней неуклюжестью. Неактивная и неинтересная в разговоре, довольно вяло реагирующая на шутки окружающих, Люба не умела подать себя, преподнести, сделать более привлекательной при помощи макияжа и современной прически. От ее пресности у Влада буквально сводило челюсти. А Каминский-старший уже начал терроризировать сына, мол, пора, сынок, и о женитьбе подумать. Учеба-то закончилась… На резонные возражения сына: "Папа, мне же всего двадцать два, мне еще слишком рано жениться!", отец ответил без затей: "Зато Любе — двадцать четыре, она скоро станет старой девой".

В принципе, отец не стал бы торопить события, если бы их не торопил Адаменко. От договора, заключенного несколько лет назад, Каминский уже получил сполна все, что мог. Больше с будущего свата взять было нечего, но слово офицера дорого стоит. И он не стал возражать, когда Николай Николаевич напомнил ему, что пора бы уже и исполнить долг, выполнить условия заключенного некогда договора. Девке — двадцать четыре года, почти переросток. А твой оболтус уже выучился, работает, так что — пора, мой друг, пора…

И то правда. Переросток, он и есть переросток. Вернее, она. Несмотря на словесную и внешнюю неуклюжесть, во взгляде Любы читался зудящий голод по любви духовной и телесной, полная неудовлетворенность жизнью. Она вся была пропитана какой-то непонятной тоской. При первой же встрече с Владом после летней разлуки она буквально поедала его глазами, раздевала похотливым взглядом, готовая отдаться ему прямо в зрительном зале кинотеатра. Потной ладонью она сжимала в темноте руку Влада, прижимаясь к нему через подлокотник кресла пышным горячим боком. А Влад содрогался от мысли, что это тело будет рядом с ним до конца его дней, и что именно это тело ему придется ласкать, целовать и сжимать в объятиях. Вот это пышное рыжее недоразумение, а не маленькую, хрупкую Тому…

Тома… Горячая волна прижала его к креслу и отчего-то вдруг как будто тесноваты стали брюки. Тома, Томусик… С того памятного закрытия сезона он ни разу ее не видел. Они расстались на причале на речном вокзале, где высадились из "Ракеты". Всю дорогу он развлекал анекдотами компанию, делая вид, что не замечает Тамариного присутствия. А ее и правда будто не было. В углу, прижавшись к иллюминатору, сидела лишь тень ее. Совсем белое, обескровленное лицо с глубоко запавшими огромными глазами, полными боли и нечеловеческой грусти. Владу так хотелось прижать ее к себе, осыпать поцелуями это бледное лицо, вновь ласкать ее хрупкое, почти невесомое тело… Но нет, нельзя. Нельзя показывать свои слабости на людях. Нельзя, чтобы его друзья поняли, что он, Влад Неугомонный, попался в сети такой простушки, влип. Ловил-ловил рыбку, да сам же и попался на свой крючок. И чем она его взяла? Совсем неопытная и неумелая в постели, почему же ему было так хорошо с этой девочкой-подростком? Как удалось ей доставить ему, опытному любовнику, невиданное доселе удовольствие, небывалые, совершенно феерические ощущения? Как смогла она завести его до такой степени, что он всю ночь, практически без перерыва, наслаждался ее хрустальным телом? Он был изможден, иссушен, выжат этой ночью любви, почти смертельно обессилен, но не насыщен, не пресыщен ею, своей ночной фиалкой. Он и сейчас, видя ее лишь боковым зрением, изображая из себя душу компании и с выражением рассказывая очередной пошлый анекдот, вместо смеха благодарных слушателей слышал только учащенный стук крови в ушах, оглушительный в окружающем шуме. Он прямо сейчас, сию минуту, готов был вновь оказаться в постели с Тамарой, и вновь предаваться любви целую ночь. Ведь ею нельзя насытиться! Нельзя насытиться этим маленьким, прозрачным телом, таким маленьким, что… Вот оно! Вот в чем дело! Маленькое тело. Да, в этом все дело. Она слишком маленькая для него, да к тому же и девственница. Была… Но была еще совсем недавно, и все у нее там маленькое, детское. Вот почему ему было так восхитительно здорово. Он с трудом входил в нее, даже не входил, а попросту вгонял, вбивал себя. Маленькая, маленькая, моя маленькая — стучала в ушах кровь. Маленькая…