Не плакать - [12]

.

Два непреложных факта вытекают из этих бурных дебатов:

1 — те, кто с жаром голосовал за решение, с неменьшим жаром тревожатся теперь о его последствиях,

2 — число противников коллективизации, неуклонно нарастая, за один день увеличилось с десяти до тридцати.

Четыре дня спустя уже и с самых мягких языков, взбодренных наэлектризованной атмосферой, сыплются крепкие слова.

Все или почти все требуют теперь порядка, дисциплины и твердой руки, черт бы все побрал.

Они, конечно же, не против революции, — кто бы сомневался? — но опасаются подстрекателей-смутьянов, занесших в страну сомнительные идеи неких психопатов с Востока.

Они говорят, что головорезы, расплодившиеся в городах, подхватили их первыми.

Говорят, что Хосе в Лериме сошелся с ними накоротке, no me extraca[53].

Что он горе горькое для своего бедного отца.

Что он чудик.

Блаженный.

Что он верит во всеобщее счастье.

Какой ужас!

Что он думает, будто в этих пресловутых коммунах люди станут добрыми, порядочными, честными, великодушными, умными, щедрыми, мужественными, миролюбивыми, благ

Еще чего! (Смех.)

Что все раздоры исчезнут, как по волшебству.

Qué aburrimiento![54] (Смех.)

Что на работу все забьют, и будет каждый день воскресенье!

Ох нет! Смилуйтесь! Семь дней в неделю баклуши бить — это ж подохнешь!

Что мертвые воскреснут (смех) и свершится еще тысяча подобных чудес (смех).

Что Хосе и его клика ратуют за развод.

Madre mía![55]

И за полигамию!

За поли — что?

За право трахать десяток шлюх зараз.

Nada menos[56].

Что эти расчудесные коммуны, где будут свободно любить друг друга мужчины и женщины, чистые, как утренняя роса, на самом деле суть бред сексуальных маньяков, у которых свербит в портках, и ничего больше (к теме секса возвращаются часто, это вопрос ого-го какой животрепещущий).

Что, кстати, про это самое, Хосе-то un tío especial[57], у него и novia[58] нет, может, он педик?

Короче говоря, приводят сотни доводов, от самых разумных, до самых абсурдных, с единственной целью пойти на попятный. И под конец выкладывают убойный аргумент, вот он: Какой дурак поверит, что можно обойтись без крутого вожака и не перебить друг друга? Более того: без денег и власти, чтобы отличать важных птиц от всех прочих?

И все это недоверие идеям Хосе, вместе взятое и высказанное открыто, сплачивает их так же, как сплотила несколько дней назад перспектива революции.

В этот четвертый день то, что говорилось недомолвками, выкрикивается в полный голос.

На пятый день все или почти все уже против.

На шестой, день второго собрания, зал полон, ведь отступление надо утвердить.

Впервые, и к изумлению многих, на сходку самочинно явились женщины: одни в гневе, другие охочи до споров, большинство боятся, как бы их мужья не увлеклись опасными бреднями, а самые бедные, самые обездоленные и несчастные тоже хотят сказать свое слово, и слово это: Остановитесь!

Не кто иной, как родной отец Хосе и Монсе, первым пытается высказать свое несогласие с решениями, принятыми неделю назад, рискуя, говорит он с ухмылкой, быть расстрелянным собственным сыном (смех в зале). Он говорит, что всю жизнь гнул спину, возделывая свою землицу, что она дорога ему как зеница ока и что, пожалуй, благоразумнее будет подождать победы в войне и не спешить с мерами, которым стоило бы быть более, то есть, менее, ну, в общем, не столь крайними (одобрительный шепоток).

После него слово берет Диего.

Он начинает — резко, строго и очень серьезно, ну прямо тебе министр. Хочет показать, что он настоящий мужчина. Что он hombre con huevos[59]: говорит жестко, но собой владеет отменно и выражения выбирает, чтобы отмежеваться от буянов в красно-черном.

Он не одобряет демагогических прожектов и революционного фольклора. Всего этого романтико-возмужалого трепа (выражение, вычитанное в «Эль Мундо обреро», откуда он черпает свои идеи), помпезных фраз, в которые анархисты ловят, как в силки, неразумных птах (тоже выражение из «Эль Мундо обреро»), туманных фантазий, предназначенных, чтобы втирать очки простакам, застя им глаза мишурой лжи (тоже выражение из «Эль Мундо обреро») и заманчивых посулов, на которые так щедры торговцы грезами и которые сбудутся после дождичка в четверг, он боится, как чумы.

Вся эта пустая болтовня, не имеющая отношения к реальной жизни, может, чего доброго, привести деревню к desmadre[60] (это непереводимое слово производит сильное впечатление на крестьянскую аудиторию). Не надо спешить. Все эти авантюрные затеи тешат надеждой ненадолго, а заканчиваются крахом.

Por un provecho mil dacos[61], за одну удачу тысяча бед, уверяет он с впечатляющей многозначительностью и каким-то холодным воодушевлением.

Вот это здравые речи.

Крестьяне кивают.

Он разумеет, что идет навстречу нуждам народа (у меня такое чувство, будто я слышу наших, говорю я. Эти сволочи одного поля ягоды, кивает моя мать). А для этого надо твердо стоять обеими ногами на земле, быть реалистами (слово «реалисты» тоже изрядно впечатляет), охолонуть, кому неймется, не рваться к идеалу, проявить политическую зрелость, por Dios[62]. Краснобайство труса, цедит сквозь зубы Хосе, содрогаясь от гнева.