Не переводя дыхания - [23]

Что касается Мушки, то Мушка — личный секретарь Ивана Никитыча. Никогда он с ней не расстается. Он берет ее с собой во все экспедиции. А когда он выступает с докладом в клубе научных работников, Мушка сидит у входа и сторожит рыжие рваные калоши. Это маленькая собачонка на коротких лапах, коричневая с черными подпалинами. Как то Брусков, выйдя из клуба вместе с Иваном Никитычем, спросил: «Мушка-то ваша какой породы?» Иван Никитыч ответил: «А той же, что и Байбак — потомственная дворняжка».

Прежде люди посерьезней думали, что собаки у Ивана Никитича особенные: все же человек он выдающийся, к нему из Москвы ученые приезжают, он книгу написал: «Гибрид ржи и пшеницы». Наверно, и собак он держит с научной целью. Но Брусков всем рассказал: «Сам смеется — дворняжки…» Теперь, встречая ботаника с Мушкой или Пропсом, люди улыбаются: ну и чудак! Впрочем, чудачество ему охотно прощают: как никак, это гордость города.

А детвора твердо верит, что Иван Никитыч умеет разговаривать с собаками по-собачьи. Васька-общественник часто просит Ивана Никитича: «Составьте собако-человеческий словарь!» Иван Никитыч в ответ никогда не смеется. Он говорит: «Работы у меня сейчас много. Но вот освобожусь — обязательно составлю».

Кроме ребят в умение Ивана Никитыча разговаривать с собаками верит и Лидия Николаевна. Приходя к ботанику, она сама превращается в девочку: это лучшие часы ее жизни. Попов дразнит: «Втюрилась ты в этого ботаника». Лидия Николаевна краснеет и поспешно отвечает: «Ничего подобного! Просто ты пошляк. Лясс для меня крупный ученый…» Откуда у нее такая страсть к науке, она объяснить не может. Лясс занят своим, казалось бы, скучным делом. Недаром Брусков сказал колхозникам: «Скоро будем печь белые булки из нашей муки» — Иван Никитыч твердо решил переселить пшеницу на север. Об этом говорят на заседаниях плановой комиссии, это связано с названиями и цифрами. Что тут может нравиться Лидии Николаевне? Вот Иван Никитыч говорит: «Поглядите хотя бы на ячмень. Мы вырастили новый сорт — „выдвиженец“, специально приспособленный к северному климату. Результаты — двадцать пять центнеров с гектара…» Лидия Николаевна должна была бы здесь зевнуть, но она слушает рассказ о «выдвиженце» с горящими глазами. Иван Никитыч для нее сказочник, кудесник — вот нахмурит брови, подзовет свою Мушку, скажет: столько-то морозных дней, такой то рост, центнеры, гектары — и на болотах, окружающих город, уже цветут крупные красные розы.

— Произведите меня в звание Мушки, — попросила как-то Лидия Николаевна.

— Ну, это вы многого захотели. Я вас произведу в звание Мишки. Ему шесть годиков, но парень что надо.

Лидия Николаевна не обиделась: как Мишка, с восторгом она смотрит на Лясса. Кудесник сделал еще одно чудо: он говорит: «Зачем дубу расти пятьдесят лет, прежде нежели он даст жолуди? Мы сделаем так, чтобы жолуди давал пятилетний дуб», — он может из крохотного побега сделать сразу большое дерево, он смог из усталой тридцатилетней женщины, которая больше ни во что не верит, сделать сестренку Мишки, девочку с двумя жидкими косицами и с раскрытым от изумления ртом.

У Ивана Никитыча серые утомленные глаза: ему сорок три года и он многое видел. Когда он говорит серьезно, даже сурово, глаза его еле приметно улыбаются. Зато когда он смеется, глаза грустные-грустные. Это, разумеется, заправский ворчун, иначе как бы он мог жить со своими собаками? Но никто не относится всерьез к его ворчливым окликам: ни Брусков, ни сотрудники селекционной станции, ни Мушка. Другое дело, когда он рассердится: тогда все вокруг притихают и громовой бас Ивана Никитыча кажется особенно раскатистым. Так было, когда, вернувшись из Сольвычегодска, он стал разносить Павлова:

— Почему это вы сняли со снабжения пожарных и сиделок? Жрать они, по-вашему, должны или нет? Чорт знает что! А если они скажут: до свиданья. Что же, больные без уходу останутся? Город сгореть должен?

Павлов попробовал возразить:

— Это, Иван Никитыч, с первого августа. Не дотянули. Раньше-то мы не рассчитали, а теперь приходится зажимать.

Вот здесь-то Иван Никитыч и вышел из себя:

— То есть как это «не рассчитали»? А чем же вы заняты, если не можете рассчитать? Что это вам — игры играть? Есть зверь такой — бурундук. Он на зиму в спячку погружается. До весны спит. И не ест. А все-таки он с осени натаскивает провианта. Почему? Да вот потому. Бывают суровые зимы. Мороз даже в нору залезает. Бурундук тогда просыпается. Здесь-то орехи и выручают. Имейте в виду, такие зимы редко выпадают: раз в двадцать, а то и в тридцать лет. Он, может быть, ни разу за всю свою жизнь запасов и не использует. А все-таки запасается. Что же это выходит — бурундук, и тот вас умней. Стыдно перед зверьем, когда такое видишь…

Слова его были грубыми или веселыми, а глаза ласково стыдили. Брился он редко, на щеках росла щетина, черная с проседью, и походил он на своего Пропса. Об его работах много писали и в Москве, и за границей. Не раз журналисты просили его: «Несколько слов… Коротенькую автобиографию…» Но Иван Никитыч отмахивался: «Это еще зачем? Год рождения 1891. А остальное неинтересно. Жил и жил. Как все».