Не отверну лица - [29]

Молоденькая санитарка стояла на коленях перед распластанным посередине блиндажа Киселевым и укутывала ему ноги плащ-палаткой. Киселев уже привык к ее проворным, заботливым рукам. Он лишь слабо улыбался.

— Ну вот, комиссар... — извинительно заговорил он. — Плоше и не выдумаешь. Не принимает война. Не то опоздал, не то раньше срока явился.

— Бредит? — спросил я у санитарки, опускаясь рядом с ней.

— Правду сказывает! — по-северному нараспев возразила она. — Легкие по ниточкам разошлись. А сейчас — вон... — И она кивнула на большой ком ваты, от которого отщипывала по крохотному клочку, чтобы утереть больному окровавленные уголки рта.

Девушка была не старше любого из этих бойцов. Мне подумалось вдруг, что это совсем не настоящая медсестра, а одна из нынешних десятиклассниц, сошедшая с фотокарточки, как добрая фея. Я не удивился бы, если бы они оказались здесь все до одной.

— Не серчай на девятый «Б», комиссар, — снова заговорил Киселев. Слова ему давались с большим напряжением, но никто не осмелился остановить эту речь. — Это я сам во всем виноват... Если бы они не приняли меня во взвод, я воевал бы в одиночку. Не дотянул немного до победы. С самолета меня во время эвакуации фашист ударил, грудь пробил. Болезнь далеко зашла... Не хотелось мне просто так умирать, на больничной койке, от класса своего не мог я отстать... Ты не гляди, Михайлов, что земля меня притягивает сейчас! Я сильный, выше всех в школе прыгал, боксом занимался!.. Я злой... Ух, и дрался бы с фрицами, если бы с глазу на глаз повстречаться в бою довелось... Мы все такие...

Славка проглотил горький комок, передохнул и закончил вдруг просительно:

— Дайте мне автомат!.. Где мой автомат? Я хочу один идти в атаку...

Он заворочался под плащ-палаткой, намереваясь встать. Но девушка легким касанием руки успокоила его. Одноклассники Славки еще ниже опустили головы. Кто-то всхлипнул в темноте.

Было что-то милое и вместе с тем обидное в том, что именно от посторонней девушки я услышал продолжение Славкиного рассказа о себе самом.

— Самовольщик он... Только по-хорошему, — заговорила медсестра, садясь у изголовья больного. — Врачи не пускали воевать-то... Говорят, лечиться надо, где потеплее да посытнее. А он взял и обманул всех... по-хорошему. Ему в Крым бы надо, в Мисхор, а Крым еще под немцем!

Девушка тихо сняла с колен еще не успевшие загрубеть руки и рывком приложила их к глазам.

— Славка хочет стрельнуть по фашисту напоследок, — угрюмо проговорил за моей спиной Яровой.

И я сразу понял, зачем Яровой прибегал за мною. Отчаянным жестом я сорвал автомат с плеча.

— Давай, Славка! Жарь из моего. Мы тебя сейчас вынесем на бугорок, поближе к фрицам.

Бойцы ожили, задвигались. Медсестра уставилась на меня благодарными глазами.

Шумно вздохнув, как будто приходилось делать нелегкую работу, в углу поднялся рослый танкист. Под комбинезоном этого человека, одетого по-боевому, четко обозначались твердые командирские погоны.

— Не колготись, комсомолия! — рассудительно заявил танкист. — Ради такого дела я бы и на машину посадил вашего Славку, снаряд для него загнал бы в пушку и на передок подвез... Не время — вот какая штука. Молчать нам приказано, ждать команды. Одним словом — отставить! — закончил он.

Ребята загалдели. Я почувствовал себя посрамленным, кинулся вон из блиндажа.

...Катина удалось разыскать в штабном блиндаже. Он спал сидя, вытянув разутые ноги к маленькой железной печке, которая распространяла вокруг себя опьяняющее тепло. На печке стояла двухкилограммовая гирька, которой штабники в свободное время проглаживали швы гимнастерки, казня таким способом насекомых.

Рассказ мой о Славке ротный выслушал только до половины.

— Мальчишки! Потешные стрелки Петра Великого, — ворчал он, натягивая сапоги. — С вами в лапту играть, а не боевое задание выполнять... чепе... Ну скажи, чепе это или нет?

— Нет, — мотнул головой я.

— Верно! — обрадовался Катин. Он еле поспевал за своими мыслями. — Сейчас я звякну в санбат, чтобы пришли за Киселевым. Идет? Где же ваш взводный? Ах, да, я его в офицерский патруль выделил... Ну и ну...

Я уговаривал капитана связаться с «четвертым». Для пущей убедительности я сказал, что танкист готов немедленно дать Славке пальнуть из орудия, будь на то согласие старших. За цифрой «четвертый» скрывался командир полка Громов. Выше Громова я даже не представлял себе наших прямых начальников. Все в этом полузатопленном степном овраге принадлежало ему.

Ротный отмахнулся от моих слов, думая о чем-то своем. Потом он стал с остервенением накручивать ручку полевого телефона. Переругиваясь со связистами, он искал врача. Для меня это казалось несбыточным — отыскать нужного человека во тьме, перемешанной с дождем. Но то ли ротный проявил настоящее усердие, то ли связист спросонья присоединил штаб дивизии, то ли беспокойный генерал делал обход частей и раньше других подошел к телефону в каком-то полевом блиндаже — в трубке приветливо зарокотал мягкий басок:

— «Первый» слушает... что там у вас?..

Катин, кажется, выронил трубку. Когда она очутилась в моей руке, командир роты заслонился от трубки растопыренными пальцами, прошептав: «Валяй сам, обо всем на свете... Ниже солдата не разжалуют... Говори, что с разрешения командира...»