Не от мира сего - [5]

Школа, в которой учился Евгений, была обычной, «районной», выражаясь современным языком, и мало кто из выпускников готовился поступать в колледж. Эти немногие «избранные» вместе занимались в разных кружках, вместе ходили на подготовительные курсы, но среди них заметно было четкое разделение: первые — из богатых семей, жившие в «приличных» районах, вторые (их набралось человек шесть–семь) — среднего достатка, а то и вовсе бедняки. В эту группу входили трое евреев, мексиканец и Евгений с Уолтером.

«Богатые» активно участвовали в школьном самоуправлении, избирались классными старостами, держались чуть особняком (из таких групп впоследствии складываются «элитные» студенческие братства и землячества), хотя не чурались и остальных ребят. «Как‑никак от нас зависит: голосовать «за» или «против» них», — заметил как‑то Уолтер.

Группу «бедняков» сплачивали общие интересы в музыке, литературе, искусстве. На большой перемене за обедом они делились прочитанным, спорили о любимой классической музыке. Современную поп–музыку они не принимали. «Мы ее просто не замечали», — уточняет Уолтер. Не ходили они и на школьные вечера с танцами. У Евгения и его друзей обнаружились немалые спортивные задатки, по физкультуре они получали отличные оценки, однако в соревнованиях не участвовали. «В теперешней школе, — говорит Уолтер, — мы бы прослыли большими чудаками».

Евгения он прозвал Евгон, сократив подобным образом «Евгений Онегин» (оба, конечно, знали и поэму Пушкина, и оперу Чайковского). Любопытно, что этим Уолтер как бы предвосхитил дальнейшую связь Евгения с Россией.

Сотоварищи Евгения были начитаны и образованны не по годам, и Уолтер, ранее не отличавшийся высокой культурой, гордился дружбой с ними. Мальчики из еврейских семей, воспитанные на классической музыке, отлично в ней разбирались. Особенно высоко они ценили Моцарта, Бетховена и Брамса и не признавали современных композиторов, которых любил Уолтер.

Какую позицию занимал Евгений? Уолтер говорит, что тот отдавал явное предпочтение классической музыке, хотя не гнушался и иной, и не торопился выносить суждения.

Он заслушивался арией из последнего действия «Тоски» Пуччини: приговоренный к смерти герой пишет письмо возлюбленной, начиная словами «Светили звезды…». Особенно же восхищало исполнение Ферручио Тальявини. «Не счесть, сколько раз мы ставили эту пластинку», — продолжает Уолтер, сам большой поклонник «Тоски».

И когда разговор касался высоких материй, Евгений тоже предпочитал молчать, «изучать чужие мнения», как говорит Уолтер. «Но случись кому в споре дать промашку, он тут же ее подмечал. Как самый сдержанный и рассудительный из ребят, он чаще комментировал чье‑либо высказывание, нежели высказывался сам».

УЧИЛСЯ Евгений с рвением, часто «засиживаясь заполночь», по словам матери. Однажды она сказала сыну: «Ты столько времени проводишь за книжками — не иначе, важным человеком станешь». «Я не хочу быть важным, — отвечал тот, — я хочу быть мудрым».

«С его способностями можно было хорошие оценки просто так получать, не уча уроков, однако он занимался больше всех нас, — вспоминает Уолтер. — Если задавали записать реферат по какой- либо теме, работа Евгения оказывалась самой исчерпывающей и глубокой. У него был аналитический склад ума. А неспешность в решениях очень помогала на химии, где нужно взвесить все возможные последствия опыта».

Вот как отзывается его племянник, Майкл Скотт, семью годами моложе дяди: «В учебе Евгению не сыскать равных, способности у него просто феноменальные». Порой ответы его оказывались настолько лучше остальных, что приходилось ему единственному в классе ставить высший бал. И вместе с этим Евгений всегда выделялся скромностью, весь в отца. Мать приводит его слова: «Не создавай у людей слишком высокого мнения о себе».

Племянница Салли вспоминает так: «Для меня он всегда был «дядя» Женя. Такой серьезный, такой ученый. Всегда наставлял меня, являя огромное терпение. С детства он был не как все, внутренне всегда собранный. Конечно, обособленность в ранней юности приносила ему немало огорчений, но потом он все же обрел истинное призвание, нашел себя. Помню один случай с книгами. В праздники вся семья бывало собиралась за обеденным столом. Женя же, отобедав, сразу уходил к себе и садился за книги. Однажды я без спроса забралась к нему — я тоже любила читать — и так, с книгой в руках, он меня и застал. Было мне лет 9–10, и я ужасно испугалась. Но он спросил лишь, какие книги мне больше всего по душе. Я назвала лишь две: «Пес по кличке Чипе» и «Чарли» Альберта Пейсона Теруна, а он предложил: «Я подарю тебе те книги, названия и авторов которых ты вспомнишь». Его подарки я храню и по сей день, и книги те читаю дочерям».

Уже в старших классах Евгений проявил незаурядные способности к языкам, взявшись сразу за испанский, немецкий и французский. К окончанию школы он уже умел слагать стихи по–немецки. Преуспел он и в математике, в чём, по мнению Уолтера, заслуга не только аналитического ума Евгения, но и его самодисциплины. Учитель математики прочил ему хорошую карьеру в этой области и дал рекомендацию для поощрительной стипендии в колледже.