Не от мира сего-3 - [97]

Получалось, что не самые достойные люди по завершению своей земной карьеры становились мумиями. И кто же определял такую участь? Опять какая-нибудь судейская требуха, выдаваемая за истину в последней инстанции? Нет, все оказалось проще, все оказалось таинственней. Вода, оказывается, не только очищает, но еще и подсказывает, если ее поместить в специально устроенную по такому случаю пирамиду совместно с испытуемым. Она меняет свои свойства: либо остается свежей на протяжении многих месяцев, либо тухнет через несколько дней, либо мутнеет, либо остается прозрачной и еще многое другое. Гуанчи проходят такие смотрины несколько раз за всю свою жизнь. У некоторых иногда негатив менялся на позитив, у некоторых — наоборот. Если с человеком случалось что, то основывались на последнем испытании. Такая вот диалектика.

— А меня-то не заставят в вашу водяную пирамиду забираться? — полюбопытствовал лив.

— Да ты сам по себе, — ответил Эйно Пирхонен. — Тебе-то это зачем?

Действительно, сам по себе, теперь, вот еще и коллеги объявились, тоже сами по себе. Вроде бы никаких поводов для беспокойства нет, однако неопределенность насчет будущего не позволяла чувствовать себя комфортно никому из оказавшихся на острове ливонцев.

Казалось бы, гуанчи вели самую рациональную жизнь, какую только можно было себе придумать. Одежды — минимум, жилища — почти сараи, круглый год тепло, море плещется, пурпур добывается, охота всегда удачная, рыбалка — превосходная, растет тоже все, что в землю ложится — райская жизнь. Конфликты только между собой, живи и радуйся. Но к такой жизни тоже надо было приспосабливаться. Гуанчам на это понадобилось не одно поколение. У ливонцев столько времени не было, да и желания тоже. Ибо изнанка у райской жизни тоже имелась. Например, за ненадобностью отпала не только потребность в средствах далекого морского передвижения, но и даже железо. Топоры и наконечники стрел-копий делались из обсидиана — дешево и сердито. Сколол нужную пластину, заточил — и пользуйся в свое удовольствие, втыкай, куда ни попадя. Сломалась — да и пес с нею, новую можно сделать.

Но железо не исчезло из обихода. Где-то хранились пресловутые железные сапоги и железные хлеба, старинные мечи и ножи тоже ждали своего часа глубоко под землей, а ручными резцами особо охочие зодчие резали камни, украшая их орнаментом и руническими письменами.

— Надо искать выход через камень, — предложил свежую мысль Илейко.

— А другого и быть не может, — согласился Пермя. — Вот только камень нужен правильный, не то забросит к чертям на кулички, выбирайся потом всю оставшуюся жизнь.

— И про сапоги эти железные и хлеба не стоит забывать, их тоже в расчет как-то брать следует, — добавил Садко.

— Что же, ничего не остается, как найти знающего человека, — сказал Илейко.

— Парни, — поднял руки кверху Эйно Пирхонен. — Я — пас. Не моего это ума дело.

— А чьего? — сразу же спросил Пермя.

— Царского, конечно же, — опустил руки вниз гуанча.

— Опять двадцать пять, — вздохнул Садко.

— Слушайте сюда! — изрек, запыхавшись, только что прибежавший к ним Мишка. Никто не успел поинтересоваться, где он пропадал, как он добавил. — Чужие корабли!

— Где? — вмиг сделавшись серьезным и собранным, резко спросил Эйно Пирхонен.

— Подошли к Лансароте, — выдохнул леший. — Уже стали на якоря. Скоро начнут высадку.

Все переглянулись между собой и скорым шагом двинулись обратно к дворцу. Мишка, все еще не восстановивший дыхание, пошел за ними следом.

12. Кризис власти

Слухи по острову разносятся быстрее ветра, со скоростью свиста. Когда они подошли к царским палатам, то составили компанию еще нескольким десяткам людей. Те, вероятно, пришли за тем же самым — за информацией.

Давным-давно, когда мир был гораздо моложе, гуанчи, именовавшиеся тогда народом моря, приплыли к тому же острову, прозванному ими не самым звучным названием Lanta Rotta[166]. Остров был достаточно крупный, но первое, что бросилось им в глаза, когда они ступили на берег, были крысы, вольготно шныряющие между камней и еще навоз. Это уже потом объявились козы, которые целыми стадами скакали по скалам, объедая кустарники и удобряя почву.

Сейчас жители Лансарота в основном занимались скотоводством, хотя, вернее сказать — его контролировали. Козлы и привезенные овцы были предоставлены сами себе, паслись в отведенных им местах и думать не думали об иных краях, где зима и мороз, снег на траве, холод и голодные волки за каждым кустом.

Далее последовали Тойнен[167], гораздо позднее переименованный захватчиками в Фуэртевентуре, потом сам Канария, где люди моря остановились для жизни. Прозван он так, потому что маленькие желтенькие птички, чем то напоминающие курочек, в изобилии пересвистывались в кронах деревьев и пели свои дивные песни. От этого острова и стали они называть все свое нынешнее царство Канарскими[168] островами.

Места было много, народу было не то, чтобы много. Канары оказались землей не обжитой, если кто-то и жил здесь в совсем уж незапамятные времена, то сгинул без следов, разве что кое-где на камнях можно было обнаружить загадочные знаки: круги, эллипсы, зигзаги. Народ моря оккупировал весь архипелаг, кто-то из мудрых решил, что это — край земли и им теперь остается ждать условный знак, чтобы этот край перейти. Но такового все не появлялось, зато обнаружились замечательные пещеры, особенно на окантованном рифами острове Тенерифе. А в пещерах этих — камни, посредством которых можно было, оказывается, попасть куда угодно. Посвященные люди не рисковали забираться далеко, предпочитая сообщения между ближайшими островами.