Не обижайте Здыхлика - [9]

Тут Коршуниха и выступи.

Вперед шагнула, руку вверх выбросила, кулак сжатый, ногтищи красные, глаза как ножи. И говорит – не кричит даже, а четко так, негромко говорит: Талия.

Все разом смолкли, как языка их лишили, а девчоночка личиком покраснела, сморщилась и как зайдется.

Хозяйка руками всплеснула, к дочурочке кинулась, перехватила, на няньку шикнула: что ж вы не смотрите, у малышки пеленочки мокренькие. А Коршуниха знай смеется: ничего, говорит, и не мокренькие, что это вы придумали, на ней трусики же эти новомодные, одноразовые, нынче днем с огнем не найдешь в богатой семье такого ребенка, чтобы пеленки мочил, это вам не в старину, а плачет она потому, что имя ей подходит, вот так вот все просто.

Из гостей кто-то выкрикивает, Клуша не разглядела кто: разве, мол, такие имена бывают? Тут и другие гости давай шуметь: верно, имя не настоящее, нет таких, может, Наталия? Или, может, Италия, страна такая есть, и писатель еще, почти однофамилец. Да как же не настоящее, усмехается Коршуниха, когда самое что ни на есть старинное имя, из глубины, как говорится, веков.

Сам Хозяин тоже к жене поближе пробился, брюхо выпятил, подхехекивает: что это вы, говорит, господа, серьезные какие, не видите, наша дорогая гостья пошутила, давайте все посмеемся. И нет, грозит пальчиком Коршуниха, ничего я и не пошутила и не думала даже, вы же сознательно звали людей с магическими способностями дать ребенку имя? Зва-али, а раз, как вы утверждаете, вы и меня звали, то я тоже имею право, тем более что ребенок имя свое распознал, и все это слышали. И рукой так на гостей поводит: слышали! А что, гости соглашаются, и слышали, верно, и хорошее имя, да еще какое красивое. И давай бокалы поднимать: за Талию, за ее здоровье! За юную Талию!

Клуша от страха совсем себя забыла, а что в зале делается, видит. И видит Клуша, как один ведьмак, поярче других, покудрявее, к Коршунихе подходит, шепчет чего-то, ну, Клуше что терять, Клуша подкатилась потихонечку к колдунскому столу, все равно гостям не до прислуги. Стоит Клуша и слышит, что ведьмак Коршунихе в ухо болтает. А болтает он вот что: мол, не высоко ли берешь, такое, конечно, уже делали, но другой раз может не выйти. А эта сама глазами на гостей зыркает, усмехается, а ему тихонечко, углом рта: делали, и не раз, да кто тебе сказал, что я именно такое задумала, я, может, в другую сторону закривлю, так, да не так. Ведьмак рот сморщил, волосищами тряхнул: новое придумываешь, значит, развлекаешься? А эта: можно и так сказать, а что, уже и поразвлечься девушке нельзя, тоска же кругом. И тебя не колышет, это ведьмак говорит, что ты девочке вот прямо сейчас жизнь сломаешь? Коршуниха эдак фыркнула, как на дурачка какого смешного: во-первых, говорит, вот ни капельки не колышет, ты знаешь, ну вообще. Во-вторых, говорит, если кто вроде меня не вмешается, ее родители ей еще и покруче жизнь сломают, да еще скажут, что так и было, и вырастет девчонка у них такой наглой тварью бесчеловечной, каких мир не видал, то есть видал, конечно, мир так просто не удивишь, но все-таки редкой тварью вырастет. А бесчеловечным человечкам, им же всякое счастье наизнанку, насытиться-то невозможно, так уж они устроены, не нам с тобой перекраивать. А в-третьих, говорит, даже если бы меня вот хоть на столечко колыхало, так совесть моя в человечьем теле ходит, не даст мне дело до конца довести, сколько раз уж пробовала ради одного интересу, нет – никак. Ведьмак к ней ниже нагнулся, кудрями к плечу, Клуше еле слыхать, свистом свистит: и кто же, шепчет, сегодня твоя совесть? Уж не я ли? Нет, мотает головой Коршуниха, не ты. Сегодня – не ты.

А гости-то разошлись, пьют да веселятся, снова танцев требуют, главного артиста теребят: плясать желаем, музыку хотим. Настраивай, мол, свое тренди-бренди и валяй давай. «Выпьем, красавица» там или «Давай-давай, пупсик». Или вот эту модную: «На посошок, на посошок, у нас с тобой культурный шок». Клуша уж заранее сморщилась, ей эти нынешние трещания как топором по бочке, в ушах свербит, в голове болит. Ну ничего, как совсем перепьются, старых песен захотят. Хоть слушать можно спокойно. А на эти – тьфу совсем.

О да, главный артист-то распаляется, искусство – оно вечно, оттого так на него и тянет, однако самое-то главное сегодня еще не произошло. Не все еще присутствующие преподнесли подарки нашей прекрасной принцессе, нашей – как там ее назвали? – ах, Талии, ну конечно, Талии. От самых таинственных наших гостей мы сегодня ждем особенных сюрпризов. Они, мол, уж не знаем как, известным им волшебным способом настроят юную красавицу на счастливую жизнь!

У Клуши так в нутрях все и рухнуло, как из груди в живот камень упал. Ну сведут упыри сегодня Хозяйку в могилу, не дадут голубушке покоя. Хорошая баба, жалко прямо до смерти. Уж Клуша-то помнит, как старая Хозяйка ее сама сыну выбрала, сама в гости зазывала, да Клуше все нашептывала: семья, мол, из выскочек, зато деньжищ вагон, хорошо дочку воспитали, за дорого, и языкам обучили, и всему, вот бы ее в невестки, а Клуша все отшептывала: ой ли, оставь их, дело молодое, сами с кем хотят пусть любятся, нас, старых, не спросят. Ан вот как все вышло, и поженились, и живут как дружно, и уж как Молодая Хозяйка Старую тешит, и кусок ей лучший, и на почетное место перед гостями сажает, даром что Старая Хозяйка уж десять лет как молчит и вроде как не узнает никого.