Не мечом единым - [3]

Колыбельников не подозревал, что его давно уже обнаружил замполит батальона капитан Зубарев, который стоял у раскрытого окна на втором этаже в батальонной канцелярии и соображал, как поступить: согласно уставу он должен подать команду и доложить старшему начальнику, чем занимается батальон, но, с другой стороны, как же он будет командовать и докладывать, находясь на втором этаже, над головой начальника? Зубарев был отличным строевиком, в сложившейся ситуации его больше всего смущала именно эта субординационная загвоздка — надо рапортовать, но и вроде бы нельзя этого делать через окно. От мучительно–торопливого размышления в горле Зубарева запершило, и он негромко кашлянул. Получилось так, вроде бы этим покашливанием он обратил на себя внимание Колыбельникова. Майор поднял глаза вверх и обнаружил в окне Зубарева.

— Вы слышите пение? — спросил он его сердито.

Зубарев растерянно улыбнулся — как же, мол, не только слышу, но и вижу, — но ответил коротко, как, он считал, должен отвечать офицер:

— Слышу, товарищ майор.

— Ну и что вы намерены предпринять?

Лицо Зубарева стало сосредоточенным, он немного подумал и доложил:

— По–моему, товарищ майор, лучше пусть они в расположении песни поют, чем в самоволки ходят. — Капитан заулыбался, как бы приглашая этой улыбкой и майора не придавать значения пустякам.

— А вы слышите, о чем они поют? — спросил Колыбельников, подчеркнув слова «о чем».

Зубарев прислушался, опять–таки делая это так, чтобы майор видел — его желание выполняется. Круглое лицо капитана вытянулось, стало настороженным, глаза скосились вправо, ухо, обращенное к солдатам, вроде бы даже слегка шевелилось. Вдруг Зубарев перебежал к окну, обращенному к ограде, и Колыбельников услыхал его негодующий крик:

— А ну прекратить! Распелись тут, понимаешь, а за оградой женщины ходят!

Зубарев тут же снова возник в окне над головой Колыбельникова, всем видом своим спрашивая: какие еще будут указания? Колыбельников с сожалением посмотрел в его глаза: в них светилось искреннее желание, полная готовность к немедленным и самым решительным действиям. Иван Петрович не первый год знал Зубарева и недолюбливал его именно за эту вот бездумную исполнительность. Он считал, что самую крупную ошибку в жизни Зубарев совершил, выбрав профессию политработника. Капитан в свою очередь, при всей своей ревностной исполнительности, тоже имел мнение о Колыбельникове, и, как это ни странно, оно было точно таким же: он считал, что Ивану Петровичу не надо было идти в офицеры, мало в нем армейского — ни требовательности, ни краткости, ни начальственной строгости в глазах. Из всего только что происшедшего Зубарев сделал для себя один вывод: «Опять я ему на карандаш попался, обязательно на каком–нибудь совещании подденет за эти песни. Но и я молчать не стану. Пели в положенное время, по распорядку дня так и сказано: «Свободное время».

Из–за угла выходили солдаты, которые недавно сидели кружком на траве. Увидев Колыбельникова, они обходили его сторонкой. Певец был без головного убора, он опустил гитару к ноге, как оружие, и отдал честь, прошагав мимо строевым. Его красивое тонкое лицо было бесстрастно, а в глазах мелькали лукавые огоньки, внешняя натянутость была явно напускной.

У сержанта Дементьева голубые глаза бегали настороженно и виновато. Он хотел прошмыгнуть мимо замполита вместе с другими солдатами, но Колыбельников окликнул его:

— Товарищ Дементьев!

Сержант тут же одернул куртку, расправил складки под ремнем и с готовностью предстал перед замполитом:

— Слушаю вас, товарищ майор.

— Я шел к вам в роту, товарищ Дементьев, хотел о предстоящих учениях поговорить.

— Я готов, товарищ майор. Здесь будете говорить или в канцелярии?

— Пойдемте в роту, — сказал Колыбельников, желая поскорее уйти с этого места и избавиться от Зубарева, которого все еще видел в окне у себя над головой.

В ротной канцелярии, не садясь к столу, глядя в упор на комсорга, сразу же, как только закрылась дверь, майор спросил:

— Это что же у вас в роте происходит, товарищ Дементьев?

Сержант понял: сейчас ему влетит, замполит будет шуметь, ругать, может быть, даже накажет; Дементьев был готов к этому и, поскольку в оправдание говорить нечего, решил слушать молча, может, обойдется: пошумит, отчитает, прикажет прекратить песенки, на том и кончится эта неприятность. Однако замполит понял его состояние:

— Отмолчаться хотите? Не выйдет. Будете отвечать, и не только мне, а на бюро! Вместо того чтобы вести за собой молодежь, вы плететесь в хвосте, спокойно слушаете похабщину. Не понимаю, почему вы так себя ведете?

Колыбельников действительно не понимал поведения комсорга. Когда выдвигали Дементьева комсоргом роты, он казался достойным: окончил техникум, работал на заводе, был до призыва в армию хорошим общественником, ездил со студенческими комсомольскими отрядами на целину и на большие стройки. И вдруг такая беспринципность!

А Дементьев подумал: «Зачем я буду молчать? Что мне скрывать? Ничего особенного я не сделал, ни в чем не провинился. Мы первые, что ли, поем эти песенки?» И он решил постоять за себя.

— А что такого особенного я сделал, товарищ майор?