Не измени себе - [55]

— Думаю, Георгий Иванович. Но куда деваться с женой? Не вести же ее в общежитие.

— Н-да… С жильем проблема, — он задумался. — Вот что, Дроздов. Подавай заявление. К осени, я думаю, комнату тебе выкроим.

Но рассказать об этом разговоре Жене Борис так и не успел.

Борис не знал, что у него есть соперник. Он потешался над этим старомодным словом. Но потешайся не потешайся, бейся о стену головой — факт есть факт, соперник был, и соперник победил его, Бориса, хотя и не вступал с ним в открытый поединок.

Все началось с той вечеринки в общежитии. Саша Михеев влюбился в Женю. Влюблялся он часто, но то, что он чувствовал на этот раз, было ему в новинку.

Когда Борис и Женя выскользнули из комнаты и пошли гулять, он устремился за ними. Он проходил седом весь вечер, забыв о Тамаре, видел, как они целовались на набережной. И после того вечера Сашка много раз провожал их, преследуя по пятам. Сколько раз он мечтал напасть на Дроздова, но силы были явно не в его пользу.

Получив диплом, попросил, чтобы его распределили на комбинат, к матери, и теперь «нечаянно» встречал Женю у проходной, в цехе, в столовой, вместе они возвращались домой.

Сашка был внимателен до мелочей. Женя в карманах своего рабочего халата находила конфеты, красивые безделушки. Сначала она все выбрасывала, но жалко же! Стала прятать или поскорее съедать: как можно выбрасывать конфеты или шоколад? А он словно читал ее мысли: Женя мечтала о хороших духах — и вскоре они уже стояли на ее тумбочке.

Отправляясь с Борисом или в кино, или в театр, Женя воровато оглядывалась и, к своему ужасу, видела, как за ними крадется Сашка. Этот человек был вездесущ, о нем непременно что-нибудь напоминало: лежало на тумбочке или было спрятано под подушку.

— Женя! Выходи за меня замуж! Все-таки… жена инженера… Есть квартира… Понимаешь, квартира! А у твоего Бориса нет даже комнаты. Да и мать тебя обожает. Ты для нас самая желанная… самая любимая, — твердил, не уставая, Сашка.

А Борис молчал. Почему он молчал? Почему не говорил об их будущей жизни? Хотел ли он этого будущего вместе с нею?

— Ма! — заявил однажды Сашка матери. — Послушай… Я дошел до крайности. Хоть руки на себя накладывай!

— Да уж вижу… кожа да кости.

— Люблю Женьку. Жить без нее не могу.

— Ты спятил, парень?! Она же спит и во сне видит своего Дроздова.

— Да ничего между ними нет и не было.

— Откуда тебе знать?! Что болтаешь?

— Если говорю, значит, знаю. Я хочу жениться на Женьке.

— Он хочет!.. А ты спросил у Женьки, хочет ли она?

— Захочет, если ты не помешаешь.

Екатерина Михайловна промолчала, она полюбила Женю. Но, откровенно говоря, не о такой жене мечтала она для своего сына. Кто знает, что было у этой девки, когда она копошилась на самом дне. Одно дело помочь по работе, а тут ведь в дом пустить!..

Но что было делать? Запретишь — все равно поступит наоборот, одобришь — сама обречешь свою кровинку на страдания. Но ведь надо же когда-нибудь и остепениться шалопаю! Душа разрывалась от сомнений и страхов!..

— Ма! Пригласи Женьку домой. Я поговорю с ней по душам, а через час ты придешь и вместе будем говорить.

— Небось кобелиное задумал?

— Клянусь, ма! Люблю Женьку!..

Екатерина Михайловна сделала так, как просил сын. Для него у матери не было слова «нет».

Женя пришла, хотя понимала, что идти не должна.

Как она и предполагала, Екатерины Михайловны дома не оказалось.

— Скоро придет. Даю честное слово. Придет.

Женя молча повернулась и хотела уйти. Но Сашка упал на колени, обвил руками ее ноги.

— Люблю я тебя, Женя. Люблю!.. Пойми ты! Это выше моих сил.

Он будто присох к ней. Целовал ноги, руки, платье. Голова у нее закружилась…

Об остальном не помнит…

А Сашка был потрясен тем, что эта, казалось бы прошедшая Крым и рым и медные трубы Женька, — оказалась девицей. Но даже если бы действительно были в ее жизни те медные трубы, он, Сашка, все равно бы женился.

С нежностью он целовал Женю. И вдруг из глаз его брызнули слезы.

Женя с удивлением смотрела на его слезы.

— Почему ты плачешь?

Он и сам удивился:

— Разве я плачу?

— Ну, конечно, — она провела пальцем по его щеке.

— А я и сам не знаю. Это от счастья, наверное.

Только сейчас Женя окончательно поняла, что происшедшее отрезало ее от Бориса…

Кажется, у нее начиналась новая жизнь.

Женя заплакала. Ведь знала же, знала, что так и случится, и все-таки шла. По краю пропасти ходила, но себя берегла, а тут… Она плакала горько, с раскаянием. Как же она будет теперь жить? Ведь нужен-то ей только Борис.

Но почему? Почему он молчал о главном? Что-то, стало быть, его останавливало. Женя была уверена, что встреча с Борисом тогда, осенью, у столовой, не первая. У нее острая память. И сейчас, всхлипывая и давясь слезами, она упорно хотела вспомнить, где она видела Бориса впервые. Именно сейчас. Ей казалось, что вспомни она это, и все, все станет на свое место.

Ну где и когда она могла видеть Бориса?.. Постой-ка… Как-то он говорил, что в Москву приехал в конце мая. Да, она тогда… уже начала «работать». С Васькой Губошлепом… Точно, с ним!

И вдруг словно молнией высветилось лицо Бориса. Казанский вокзал… Парень искренне поверил, что у нее стащили чемодан, что она просит помощи. Да, она даже вспомнила и о своем мгновенном раскаянии: нельзя, нельзя этого парня обижать. Васька хотел цапнуть чемодан, но раздался визг того, плосколицего, отгадавшего их намерения.