Борис пожал плечами, — странная вышла прогулка.
— Ты куда сейчас? — почему-то шепотом спросила Тамара.
— Домой, конечно. Купил самоучитель по немецкому языку. Надо страницу к завтрашнему дню перевести.
Тамара удивленно уставилась на Бориса.
— А зачем тебе немецкий?
— Как зачем? Разве не слышала, что творят фашисты в Германии? Вот-вот захапают власть.
— Ну… так что из того? При чем тут Борис Дроздов?
— Язык врага надо знать. И знать хорошо. Страшнее фашизма ничего сейчас нет. Его стихия — война!
Тамара пристально посмотрела на Бориса, грустно улыбнулась.
— Тебе в ученые бы… Вон какой головастый!
— А кого к станку?
— Мало ли… Страна наша велика. И народу в ней не так уж мало.
— Пусть кто угодно?..
— Ладно тебе придираться-то… Я вот сейчас приду к себе, нырну в постель и все воскресенье просплю, отосплюсь всласть. Вот и вся моя программа.
— Так у тебя ж свиданье с Сашей!..
Тамара исподлобья посмотрела на него, затем молча повернулась и зашагала прочь.
5
А в воскресенье, когда Борис возвратился от Жени, на его койке лежала записка:
«Заходил, могу сообщить интересные новости. До 19 буду на месте, позвони. Головастов».
Взглянул на часы. Еще не было и четырех.
Минут через сорок Борис уже входил в кабинет Головастова.
— Вы когда-нибудь отдыхаете, Виктор Семенович? — вместо приветствия задал он вопрос.
Головастов закряхтел, почесал затылок, а уж потом нехотя ответил:
— Приличные люди здороваются сначала, а уж потом задают трудные вопросы.
Борис засмеялся. Головастов рывком выдвинул ящик стола, вытащил основательно пополневшую папку и, открыв ее, показал фотографию парня в кепочке.
— Не встречал случаем?
Борис тотчас узнал его, с этим щеголем он часто сталкивался в раздевалке больницы.
— Опасный для тебя был человек, — помолчав, сказал Головастов. — Очень опасный.
— Почему был?
Об этом щеголе в кепочке теперь можно было говорить только в прошедшем времени. На днях Головастов участвовал в операции по аресту рецидивиста Заревича, известного в преступном мире как Жора Мокрушин, который полгода назад бежал из заключения, убив охранника и завладев его оружием. В перестрелке бандит был сражен наповал пулей оперативника.
Но в квартире был найден и тяжелораненый Ильин (тот самый, в кепочке), подручный Заревича, с которым успел расправиться сам Заревич. Ильин был очень слаб, понимал, что умирает, и говорил не умолкая, его, видно, сжигала обида.
Кое-что новое стало известно и о Романе Пухове, и вырастал он в довольно значительную фигуру. Воровство было всего лишь способом добычи денег для выполнения более дерзких и опасных дел. Склоняя Женю к сожительству, он обещал ей красивую жизнь за границей.
— Вот так история!.. — воскликнул Борис. — Значит, она сбежала от Романа и скиталась по Москве голодная и бездомная…
— Вероятно, так, — подтвердил Головастов.
Помолчали. Борис, озадаченный услышанным, еще до конца не мог поверить, что клубок так сложен и запутан. И другое беспокоило, гораздо более важное для него: в какой степени все это могло относиться к Жене?
— Никак в толк не возьму, — не удержался он от вопроса, — Женя училась в техникуме, в Мазине была наездами, как она-то могла попасть в эту банду?
— Это и нас интересовало. Сведений мало, но два человека говорят одно и то же: Роман мстил приемному отцу Кондрату Пухову. А Женю он запугал, заявил, будто бы их, как детей кулаков, разыскивает милиция. Полгода назад он ворвался ночью в общежитие и увел ее. Видишь ли, спасал сестру от неминуемых Соловков.
— И Женя поверила?
— А что ей оставалось? Девчонка же… А слухов вон сколько!
— Но дирекция техникума? Может быть, с их стороны были какие-то обидные намеки?
— Проверяли. К Жене в техникуме относились хорошо. Ведь формально отец ее, Кондрат Пухов, не был раскулачен, его даже не лишили избирательских прав. Директор техникума, оказывается, лично знавал деда Жени по матери — Галактиона Алексеевича Турищева, который был известным революционером.
Борис решил, что ослышался.
— Революционером?!
— Вот-вот, и я не поверил. Сделал запрос. Подтвердилось. Турищев — левый эсер, в революционерах с молодых лет.
— Час от часу не легче! А знает ли Женя?
— Если и знала, могла скрывать. Эсер же… и потом… Турищевы — дворянского рода.
Дроздов едва не расхохотался: вокзальная воровка — внучка дворянина, революционера…
— Вот такие дела, Дроздов… Но это еще не все. Знаешь, какую месть придумал Роман?
— Что такое?! — насторожился Борис.
— Сначала опозорил сестру самим участием в воровских делах, а потом начал склонять Женю к сожительству — не родной же брат. На самое дно тянул.
— Ах, подлец!
Бориса вдруг ожгла тревожная мысль: Ильин на тот свет отправился, но Роман-то жив.
— А где гарантия, что Роман не сведет счеты с Женей? — спросил он Головастова.
Виктор Семенович положил руку на плечо Бориса, слегка встряхнул его.
— Не надо волноваться. Больницу мы держим под строгим наблюдением. Хотя людей у нас, конечно, маловато. Голод, просто голод на работников. Опираемся на массы, на вас, рабочих. Это и политически правильно, и польза, как видишь, немалая, если взять, к примеру, твою роль.
Борис махнул рукой.
— Что я?
Головастов улыбнулся.
