Не измени себе - [45]

Однако самая большая трудность состояла в том, чтобы заставить всех своих больных передвигаться на второй или третий день после операции.

Они умоляюще смотрели на меня и отрицатель но качали головой.

Я настаивал:

— Вставайте, вставайте! Берите костыли и поднимайтесь!

Больной в ужасе восклицал:

— Да что вы, доктор! Мне же только вчера сделали операцию!

Я терпеливо убеждал:

— Ну и что же? Температура у вас нормальная.

— Да.

— Вот и вставайте!

Пациент опять ужасался:

— На больную ногу?

— И на здоровую и на больную.

— Так она же сломается!

Я объяснял:

— Не сломается. Ваши костные отломки надежно держит аппарат.

Больной упрямо отнекивался.

И все-таки они у меня пошли. Кто на второй, кто на третий, а самые нерешительные на пятый день. С каждым разом все смелее ступая на ногу в аппарате, мои больные зашагали по палате, по коридорам. Но самой большой победы я добился тогда, когда заставил их играть в волейбол.

Увидев это, Сытин кинулся в горком партии и обвинил меня в дремучем волюнтаризме и в издевательстве над больными.

Ко мне сразу прибыла комиссия из трех человек, среди которых был и Сутеев.

— Вот! — торжествующе показал на моих пациентов Сытин. — Полюбуйтесь!

В это время больные толпились на лестничной площадке, которая заменяла им «курилку», вовсю дымили, с любопытством смотрели на нас.

Одного из них представитель комиссии спросил:

— Когда у вас была операция?

— Неделю назад.

— А с какого времени вы ходите?

— Четвертый день.

Сутеев поинтересовался:

— И что ощущаете? Больно?

Больной усмехнулся:

— А вы как думаете? Если бы вам только что кости Составили? А вообще помаленьку привыкаю.

Позже в кабинете заведующего Сутеев спросил меня:

— В чем заключается необходимость, чтобы ваши больные так быстро вставали на ноги?

Я пожал плечами:

— В сути моего метода.

Сытин язвительно произнес:

— А поконкретнее можно?

Я повернулся к нему, спокойно сказал:

— Лично вам я пробовал объяснять это не один раз. И всякий раз мой метод вас не интересовал.

— Хорошо, — согласился заведующий, — теперь интересует. Так что уж объясните.

Как ни хотелось мне отвернуться от его самодовольной физиономии, я все же сдержал себя:

— Прежде всего вы должны поверить, что в отличие от гипса аппарат гарантирует неподвижность костных отломков. То есть, ступая, а поначалу лишь чуть приступая на больную Ногу, пациент может не опасаться, что отломки сместятся. Второе — при ходьбе у человека нормально протекают процессы кровообращения, лимфообращения, нервные реакции, которые способствуют более активному сращиванию кости, соответственно сокращаются сроки лечения. Вам прекрасно известно, что в лежачем состоянии все естественные процессы организма сходят к нулю. При таком положении у больного не может происходить успешное костеобразование. Помимо прочего, необходимо учесть, что ходьба для больного еще и важный моральный фактор. С первых же дней после операции он начинает чувствовать себя полноценным человеком. Я уже не говорю о том, что у моих пациентов не происходит мышечной атрофии и желудочно-кишечных заболеваний, которые неизменно случаются при длительном постельном режиме.

Как говорится, нет худа без добра. Деятельность Сытина пошла мне на пользу. Через месяц меня перевели в госпиталь инвалидов Отечественной войны, где предоставили сразу целое отделение на сорок коек.

БУСЛАЕВ

После Америки я почти с месяц энергично тренировался, потом как-то сразу увял. Прыжковый сектор, планка, однообразные тренировки начали вызывать во мне глухое раздражение. Я не понимал, что со мной.

Была середина марта, в Москве шел сырой снег, под ногами хлюпала слякоть, в воздухе словно растворилась какая-то серая промозглость, и мне вдруг очень захотелось тепла. Самого обычного — солнечного южного тепла.

Не знаю отчего, но я вдруг почувствовал одиночество. Несмотря на успех, массу знакомых, шум вокруг моего имени, у меня не было ни одного близкого друга. Существовали лишь приятели — Воробей, Звягин, ребята из сборной. Лучше всех меня знал Скачков. Однако настоящего человеческого контакта между нами не существовало. Мы скорее походили на деловых партнеров: он мне передавал свой опыт, а я ему приносил славу тренера одного из лучших прыгунов в мире.

Неожиданно я ощутил потребность в таком человеке, которому можно было бы признаться в своих слабостях, который бы мог просто пожалеть тебя, выслушать, успокоить так, как умела это делать мать.

Мать, отец, мои братья находились от меня далеко. И дело не в том, что они жили в Сибири, а я в Москве. Просто я стал совсем иным, у меня появились другие интересы. Я давно «оторвался» от них. Мои письма к родителям были очень скупы и коротки. Не потому, что я не любил мать или отца, вовсе нет. Я всегда испытывал и испытываю к ним чувство сыновней привязанности и благодарности за то, что они вырастили меня. Но чувства эти таились глубоко, на самом душевном дне. Острый всплеск любви к родителям захватывал меня в ситуациях почти критических. Например, во время их болезни. А в обыденной жизни были дни, когда я даже не вспоминал о них. «Просто у меня другая жизнь», — оправдывал я себя.

От этих настроений, от душевной усталости я решил бежать. Скачков посоветовал мне махнуть в Кисловодск. Он сказал, что там своеобразный микроклимат, в это время года сухо. Так оно и оказалось.