Не имей десять рублей - [2]

По праздникам, после того как разойдутся по домам гости, Федор Андреевич, будучи в при-поднятом расположении духа, уже полураздетый, с недопитой рюмкой в руке, подолгу задержива-лся перед любимой картиной. Взбудораженно-восхищенный, он созерцал всю эту вакханалию туч, валов, пены, брызг, повергнутых мачт, раскиданных обломков и в эти минуты чувствовал себя в духовном родстве с бушующим океаном. И, ощущая себя несокрушимым, молодея душой, азарт-но, ликующе запевал:

Эй, баргузин, пошевеливай вал

Молодцу плыть недалечко...

Крапчатый бульдог Фома (тогда у него еще была собака) от громового голоса подскакивал на своей подстилке, сонно таращился на хозяина и, не сдержавшись, задрав брудастую морду, прини-мался вторить неуверенными руладами.

- Молодец, Фомка! - одобрял кобеля Федор Андреевич.- Ай да Фома! Как там дальше поется?

Шилка и Нерчинск не страшны теперь,

Горная стража меня не поймала...

"Вот тебе и "баргузин"...- мрачно подумал Федор Андреевич.- Доплыл называется..."

Когда были сданы все дела, подписаны надлежащие бумаги, переданы новому хозяину ключи от сейфа и ничего больше не оставалось делать, как уйти восвояси, Федор Андреевич попросил секретаршу никого не пускать к нему в кабинет. Он отпер встроенный в дубовую панель шкаф-буфет, налил полный стакан коньяку и выпил напропалую, жадно, крупными глотками - так, как если бы хотел покончить с собой. Потом в последний раз сел за стол - прибранный, холодно-пустой, с умолкшими телефонами,- теперь уже чужой стол. Сюда больше не звонили, незачем было звонить. Новый директор Петряев, недавний технолог завода, теперь, наверно, сидел у себя, затаился, выжидал, когда уйдет прежний хозяин. Третьего дня, когда уже все знали о его новом назначении, Петряев встретился Федору Андреевичу в коридоре - такой весь будничный, все в том же крапчатом дешевом пиджаке, словно бы ничего и не произошло. А в душе, наверно, рад до беспамятства. Разговор как-то не получался, да, собственно, говорить было не о чем, и Федор Андреевич, чтобы заполнить неловкую паузу, взял из рук Петряева какую-то книжку. Книжка была на иностранном языке. Федор Андреевич, повертев ее в руках, принялся разбирать латинские буквы на суперобложке и, разобрав самую верхнюю строку, прочитал вслух:

- Веелер.

- По-английски - Уилер,- поправил Петряев. Федор Андреевич деланно кашлянул.

- Романы почитываешь?

- "Физика пространства и времени" называется,- сказал Петряев.- Частная теория относительности. Вчера получили в нашу библиотеку, решил вот почитать вечером.

- Ну, давай, давай,- Федор Андреевич возвратил книгу, исподволь с интересом оглядел суховатую, мальчишескую фигуру новоиспеченного директора, как будто видел Петряева впер-вые. Вот, оказывается, кто метил на его место! Ловок!

- Новый костюм хотя бы надел,- не удержался съязвить Федор Андреевич.Как-никак начальство.

- Да бросьте вы! - Петряев подвинул на носу роговые очки.

- Ладно, не злись,- усмехнулся Федор Андреевич, дотрагиваясь до альпинистского значка на пиджаке Петряева.- Теперь другие будут горки, покруче.- И, уходя, снисходительно похло-пал преемника по плечу: - Смотри, альпинист: высоко лезть - низко падать.

Медля уходить из кабинета, куда не было уже ему возврата, но и не зная, что делать, Федор Андреевич машинально потянулся к пластмассовому стаканчику, набитому, будто колчан, остры-ми заточенными карандашами. Над пестрой канцелярской мелюзгой возвышался в палец толщи-ной красный карандаш-великан. Федор Андреевич извлек его в раздумье и повертел перед глаза-ми. Давно в обиход вошла всякая шариковая дребедень и всевозможные авторучки, даже с золо-тыми перьями, но Федор Андреевич непременно пользовался только вот этим, фабрики "Сакко и Ванцетти" - простым, весомым и безотказным. С самого восшествия Федора Андреевича был он грозным и милостивым - кому как! - орудием его, директорского, правосудия. "Да, брат,грустно сказал карандашу Федор Андреевич.- Такие дела..."

Постукивая тупым концом карандаша по настольному стеклу, Федор Андреевич сумрачно нахохлился. Так он сидел долго в отчужденной тишине, прощально оглядывая кабинет, ряды стульев у стен и у приставного стола. Он помнил, кто и где сидел во время совещаний и планерок. У каждого было свое привычное место - у главного инженера, главного механика, начснаба, начальников цехов, смен, бригадиров, если до них доходило дело. Старшие - за приставным столом, все прочие - у стен. Оказывается, и Петряев сидел у стены! Вон на том стуле у входной двери. Маскировался, шельмец, под массу, под серого. А сам исподтишка, выходит, прицеливался к его креслу!

Вспомнилась первая вылазка Петряева на одном из таких производственных совещаний. Тог-да Федор Андреевич не придал значения этому его выпаду. Думал: молодой, охота покрасоваться, с молодыми это бывает. Завод в то время не уложился в квартальный план. Вышли из графика почти все цеха, и особенно отстал сборочный. Досадный затор образовался даже не столько на самой сборке, сколь на пустяке - на окраске внешних деталей. Начальник сборочного цеха Рудяк, в чьем ведении находились бригады отделочников, только развёл руками: "А что я могу сделать, товарищ"! Сами знаете, какое положение. Я и так в ущерб сборке снял часть слесарей. Все сочувс-твенно молчали: в городе свирепствовала эпидемия гриппа, и в цехах бюллетенило много рабочих. У Рудяка же, как назло, вышли из строя все три сменные бригады отделочников. И вдруг попро-сил слово Петряев.