Не ходите, дети... - [70]

И уже через полчаса он вытянул из шофера все воспоминания, до последней мелкой детали.

* * *

Мзингва быстро оправился от раны, полученной на корриде. Уже на третий день ему надоело неподвижно лежать в хижине, пить горький настой и слушать укоризненные причитания старшей жены Бабузе. Шоферу хотелось говорить самому, рассказать о великой битве кумало с трусливыми сибийя, о подвигах своего друга Шахи. Пусть он ничего этого и не видел, но слышал подробности от тех, кто сражался рядом с белым воином. Только рассказывать по-настоящему эти ребята не умели. А вот в исполнении Мзингвы сказание о Шахе прозвучит так, что его запомнят на долгие годы и будут называть сыновей именем великого героя.

В общем, зулус соскучился по слушателям, воспользовался тем, что строгая надсмотрщица занялась приготовлением обеда, улизнул из крааля и направился к соседям. Приняли рассказчика, как всегда, радушно, угощали, не скупясь, и с пивом шофер немного перестарался. Он отрубился прямо за столом. То есть не в буквальном смысле, потому как столов у кумало не было. Просто Мзингва задолго до конца пира завалился набок и заснул. Хозяин не рискнул беспокоить уважаемого гостя, к тому же совсем недавно получившего серьезное боевое ранение, а только бережно перенес его в угол хижины, где герой проспал почти до рассвета. А проснувшись, сразу засобирался домой. Если еще не хватились, может, все и обойдется, а поутру старая ведьма ему такую взбучку устроит, что и во двор больше без сопровождения не выйдешь.

Однако еще до того, как Мзингва увидел крааль кузнеца, он понял, что пробраться домой, не поднимая шума, не получится. Там и так было слишком шумно. Крики, ругань, собачий вой и детский плач. И пламя, поднимающееся высоко в небо. Надо же, пожар! Кто ж это недосмотрел? И не потому ли, что все были заняты поисками Мзингвы?

Возникшее поначалу желание бежать на помощь тут же пропало. Сейчас попадаться кузнецу под горячую руку не стоит. Бабузе может и позабыть, что перед ним раненый. Приложит своим железным кулаком в ухо – мало не покажется. Мзингва свернул в сторону и осторожно, за кустами, начал подбираться к краалю.

В отблесках пламени трудно было разобрать, что же там все-таки происходит. Но Мзингва сразу определил, что народу вокруг крааля собралось гораздо больше, чем жило в нем. И что-то не похоже, чтобы они старались потушить пожар. Наоборот, время от времени кто-то подходил к объятой пламенем изгороди и швырял через нее охапку хвороста. А остальные стояли неподвижно, окружив горящий крааль со всех сторон, и не делали даже попыток помешать поджигателю. И все они были взрослыми мужчинами, воинами. А где же жены и дочери Бабузе, его внуки и внучки? Мзингва ясно слышал детские и женские крики, но все никак не мог определить, откуда они доносятся. Или не хотел определять. Потому что получалось, что кричат они прямо из центра пожара. За каким чертом их понесло в огонь? И о чем думали мужчины, почему не остановили их?

Вдруг в языках пламени Мзингве почудилась невысокая, какая-то бесформенная фигура. Лишь спустя несколько мгновений он осознал, что это была женщина, прижимающая к груди ребенка. Она беспорядочно металась среди горящих хижин, но потом все же отыскала дорогу к уже повалившейся изгороди. Тут один из мужчин махнул рукой, и тонкая длинная тень полетела от него в сторону женщины. Та остановилась, пошатнулась и упала на спину, и в искрах пожара еще долго виднелось древко ассегая, торчавшее у нее из груди.

Мзингва оцепенел от ужаса. Но боялся он не за свою жизнь, этот страх пришел позже. Просто зулусу никогда раньше не приходилось быть свидетелем такого безжалостного убийства. А через несколько мгновений картина повторилась. Возможно, не один раз. Мзингва смутно помнил, что происходило дальше. Кажется, он потерял сознание. Во всяком случае, память не сохранила момента, когда пожар стал стихать и палачи покинули место казни.

– И никого не осталось в живых? – через силу выдавил из себя Шахов.

– Никого, – прошептал в ответ зулус. – Я проверял.

– Но кто их убил? За что?

Слова давались Андрею тяжело, но он продолжал допытываться, понимая, что никогда не решится вернуться к этому разговору.

– Не знаю, – выдохнул Мзингва.

– Как это не знаешь? – Раздражение придало Андрею сил. – Сам же говорил: «Он приказал всех убить». Кто он?

– Темно было, не разглядел.

– Но голос-то ты слышал? Какой он был, молодой?

Мзингва чуть ли не с ненавистью посмотрел на Шахова. Долго его еще будут пытать? Какая разница – старый, молодой? Что это изменит? Но упрямый белый человек не отставал и повторил вопрос:

– Молодой?

– Нет, – сквозь судорожно стиснутые зубы ответил зулус. – Приказывал старик.

– Какой старик? – грозно навалился на него Андрей. – Ты не узнал его?

Мзингва молча покачал головой. Будь его воля, он не только узнавать, даже думать об этом не стал бы. По его серому, измазанному пеплом лицу текли слезы, прокладывая свежие темно-коричневые дорожки к трясущимся губам.

– Что он еще сказал? – откуда-то издалека долетел до него голос Шахова. – Может быть, он объяснял, в чем они виноваты? Ведь не просто же так их сожгли живьем?