Не говори, что лес пустой... - [83]

Алена опустила голову.

— Немедленно возвращайтесь назад!

— А вы не кричите, не боимся…

— Замолчи! — топнула Агния Астафьевна ногой. Она хотела прибавить что-то еще, но тут раздался звучный голос Алены:

— Не арице, гэта я сказала уцякаць.

— Ты? Моя дочка?

— Да, твоя дочь! — как видно, нарочно перешла Алена на русский. — Твоя бывшая дочь, которая не желает жить под одной крышей с предательницей.

— Это вы предатели. Да, вы, если хватает совести бросить на произвол судьбы пожилую женщину в трудные дни. Испугались, струсили!..

— Кто? Мы? — вытаращила Наталья глаза.

— Вы, и ты в первую очередь, жена красного командира, советского офицера!

Наталья снова задрожала от слепящей ярости и, забыв про спящего на руках сына, пронзительно, по-бабьи закричала:

— Изменница! Я слышала, как вы выходили, знаю зачем! Но что же они не торопятся? Чего не идут?.. Пусть мы погибнем, но придет день — ответите. За все! Отольется вам наша кровь!..

— Дура, ой, ду-ра… — простонала Агнкя Астафьевна и вдруг выпрямилась, неожиданно для Натальи и дочери произнесла низким, ровным голосом: — Идите в хату.

Наталья осеклась на полуслове, Алена раскрыла от удивления рот.

— Ваши обвинения основательны, — тем же тоном сказала Агния Астафьевна и, улыбнувшись, что показалось совсем невероятным, прибавила: — Идемте, поговорим.

Дочь и Наталья последовали за ней.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Наступил август, но солнце еще грело, и дни стояли ясные, тихие. Лишь обильнее стала выпадать по ночам роса да стлались в предрассветные часы над низинами белесые туманы. В лесу было душно, резче ощущались все запахи, хотя, кажется, пора было притерпеться и к густому смолистому аромату хвои, и к горькому духу сырости и гнили. Тишина давила, даже птиц почти не слышно, и если бы не ветер, что иногда пробегал по вершинам деревьев, можно было бы думать, что лес уснул.

Но больше всего мучило состояние неопределенности. Оторванные от своих, по существу бездействуя и страдая от мысли, что враг топчет родную землю и чувствует себя на ней хозяином, люди не находили себе места. Сердца обливались кровью. В глазах каждого бойца и в глазах всех тех мужчин и женщин, которые ушли под защиту отряда, Давлят видел один и тот же вопрос: «Что же будет дальше?»

Он и сам спрашивал себя об этом. И в его ввалившихся глазах застыли боль и горе, удесятеренные чувством ответственности за доверившихся ему людей. Ведь нет медикаментов для раненых и больных, все труднее становится добывать продукты питания. В последний раз Микола Гуреевич, который ходил за продуктами на хутора, вернулся без трех помощников — нарвались на фашистскую засаду. Немцы рыскали на всех дорогах и просеках, снова посылать Гуреевича — значит подвергать смертельному риску не только его, а и весь «гарнизон», так как могут нагрянуть по следу. Но, с другой стороны, если не принять каких-то решительных мер, людям станет вконец плохо, особенно детишкам…

Что же делать? Как быть?

Давлят ломал голову над этими вопросами, расхаживая — руки за спиной, плечи опущены — вокруг могучего старого дуба.

— Разрешите обратиться?

Он вздрогнул, круто повернулся. Перед ним стояли Махмуд Самеев и Клим Пархоменко. Один высокий, другой маленький, один зарос рыжеватой бородой, другой — черной, и оба с запавшими глазами, оба в изодранных, со следами тины и глины гимнастерках, в разбитых сапогах. Но оба улыбались.

— Угощайтесь, товарищ лейтенант, плодами нашего гарнизонного сада, — весело произнес Самеев, брякнув котелками, в одном из которых были мелкие зеленые яблоки, в другом — только начинавшая краснеть алыча.

— Где набрали? — спросил Давлят, беря яблочко.

— Так сады вокруг нас! — повел рукой Клим. — Шли с Осьмушкой в дозор и нашли.

— Зеленые еще, — поморщился Давлят, надкусив яблоко, и прибавил, что есть не надо — как бы не заболели животы. — Пусть поспеют.

Клим сунул руку в карман.

— Пока поспеют, нас тут может не быть, — сказал он и, вытащив, протянул листовку, отпечатанную крупными красными типографскими буквами.

Это было Обращение Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии к населению и военнослужащим, оставшимся в оккупированных немцами городах и селах республики. Давлят читал его с дрожащим сердцем и звоном в ушах. Листовка заканчивалась словами из выступления по радио И. В. Сталина:

«В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде… Создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».

Это было сказано третьего июля, месяц назад.

— Где взяли? — севшим от волнения голосом спросил Давлят.

— Средь деревьев нашли, — ответил Клим и достал из кармана еще несколько таких же листовок.

— Ну, друзья… — только и сумел сказать Давлят и, лишь перечитав Обращение раза три подряд, спросил, не видели ли Миколу Гуреевича, колхозного парторга.

— Мы называем его начальником тыла, — шутливо сказал Самеев.

Давлят засмеялся.

— Точно назвали… Позовите его!

Клим и Самеев ушли. Минут через десять появился Гуреевич.