Не говори, что лес пустой... - [19]

— Ну что ты, Максим! Девочки в нем души не чают. Если поспорят или в помощи и в совете нуждаются, уже не ко мне обращаются — к нему, — тепло улыбнулась жена и прибавила: — Взрослеет он, размышляет, отсюда все и идет. Но, сказать правду, не представляю теперь жизни без него.

— Ты думаешь, я представляю? Как говорится, бог послал готового сына…

Оксана Алексеевна, краснея, отвела затуманивающиеся глаза. Оба раза хотели сына, да, знать, суждены им дочки. Не потому ли так привязалась к Давляту?

— Не хотелось бы и мне терять его, — гудел голос мужа. — Вот скоро каникулы летние…

— Да, да, — встрепенулась Оксана Алексеевна, уловив его мысль, — обязательно надо поехать! Всем вместе.

— Я так и скажу ему. Скажу, что об интернате подумаем после каникул.

— Он согласится? А то мы решаем, а он не посчитается с нами.

— Нет, такого не может быть, он совестливый. — Мочалов выбил пальцами короткую дробь. — А все-таки что-то случилось…

В это время в комнату влетели Наташа и Шура, стали наперебой просить отпустить их завтра, в выходной день, на холмы за тюльпанами. Давлят пойдет с ними, им не будет страшно.

— А мы? — быстро переглянувшись, спросили родители. — Нас-то возьмете?

— Ура! — захлопала в ладоши Наташа.

Шура бросилась отцу на шею, чмокнула в щеку, потом поцеловала и мать.

Назавтра дети проснулись чуть свет. Девочки оживленно щебетали. Давлят сдержанно улыбался. Максим Макарович держался с ним как обычно, Оксана Алексеевна тоже делала вид, будто ничего не знает.

Веселой гурьбой зашагали они на холмы, окаймляющие город с юго-восточной стороны. Дети несли курпачи и палас, Максим Макарович и Оксана Алексеевна — сумки с посудой и провизией. Дорога постепенно сужалась. Остро пахло медвянкой и рутой, блестела на неярком солнце росистая травка, и все чаще попадались алые маки. Чем выше поднимались Мочаловы, тем шире открывался вид на недавно выросший город — юную столицу молодой Таджикской республики, которую в те годы называли седьмой советской[14].

— Красота-то какая! — взволнованно произнесла Оксана Алексеевна. — А был пустырь… Помнишь, Максим?

— Еще бы! — улыбнулся Максим Макарович.

Когда они, молодые рязанцы энтузиасты, впервые попали в эти края, Таджикистан только-только был провозглашен автономной республикой и не имел еще ни благоустроенной столицы, ни нормальных дорог и транспорта. До Термеза они доехали поездом, а оттуда добирались на лошадях и ослах узкими караванными тропами, превратив, как говорят таджики, не одну ночь в день и не один день в ночь, то есть несколько суток. Им сказали: «Вот и столица», — а они, озираясь, увидели несколько старых разлапистых чинар, пыльный пустырь и грязные, обшарпанные дома. Ранней весной, поздней осенью и в зимние месяцы узкие, кривые улочки превращались в хлюпающие болота, в остальное время в знойном, раскаленном воздухе висела густая желтая пыль. На окружающих город холмах и в окрестных камышовых зарослях водились шакалы и волки.

Но человеку, окрыленному великой идеей и сознающему себя хозяином страны, по плечу любые свершения. Молодой техник-дорожник Максим Мочалов гордился тем, что ему доводится прокладывать дороги по крутым склонам гор и диким ущельям. И точно так же его молодая жена Оксана гордилась тем, что обучает таджикских детей языку Ленина и Пушкина.

Не раз их жизнь висела на волоске, грозила оборваться или от басмаческой пули, или от повальных болезней вроде брюшного тифа и иссушающей малярии. Максиму Мочалову пришлось, сменив строительный инструмент на боевое оружие, больше трех лет воевать с басмачами в горах Гарма, Больджуана и Куляба. Оксана Алексеевна днем преподавала в школе, а вечерами ходила вместе с санитарами по домам и спасала людей от лихорадки, поила их хинином. Себя ни она, ни он не щадили, боялись только за детей, которых Мочалов и теперь иногда называет горными пташками, так как росли здесь, среди гор, в неимоверно трудных условиях. Когда приехали, Наташе, шел четвертый год, Шуре — второй. Иные, изумляясь, спрашивали:

— Как же вы пустились в такой путь с малыми детьми на руках? С ума сойти!

Кое о чем из пережитого Максим Макарович теперь рассказывал Давляту и девочкам. Удобно расположившись на склоне холма, среди пахучей травы, вокруг скатерти с завтраком, дети восторженно слушали.

— А теперь глядите, — говорил Мочалов, — как разросся бывший кишлак Душанбе, каким прекрасным стал городом-садом! А ведь это только начало. Дайте срок, он будет одним из красивейших городов на земле. Вам тоже предстоит потрудиться. Красота, как и все остальное, создается трудом. Таджики хорошо говорят… Ты знаешь, Давлят, эту поговорку? «Пока не потрудишься, не сорвешь цветок радости».

— Мама по-другому говорит: «Если ищешь радостей, не пугайся труда», — привела Наташа поговорку, как и отец, по-таджикски.

— Откуда вы так хорошо знаете наш язык? — спросил Давлят.

— Трудились, — со смехом ответил Максим Макарович. — Взялись учить, как приехали, чуть не с первого дня, а то были будто глухонемые — ни спросить, ни сказать.

— А я и Наташа всегда знали! — горделиво вставила Шура.

Мать и отец засмеялись. Оксана Алексеевна, приглаживая ладонями растрепанные шаловливым ветерком волосы, сказала: