Не говори, что лес пустой... - [157]

Немцы залегли на насыпи и под вагонами. Они неохотно шли вперед, продвигались тоже ползком или короткими перебежками. В самый разгар боя Давлят выстрелил ракетой, на этот раз желтой, и вагоны вдруг дернулись и поехали. Немцы повскакали, кинулись к ним, засуетились и стали хорошей мишенью для партизанских пуль. Уцелевшие были вынуждены залечь и принялись лихорадочно отстреливаться.

В тот момент, когда проплыл охваченный огнем последний вагон, Давлят вскочил с автоматом над головой.

— За мной, товарищи! Вперед, на врага!

Он побежал с криком «ура» навстречу синему пороховому дыму и ярким вспышкам, и одна вдруг сверкнула, как молния, перед самыми глазами, и Давлят, оглушенный, рухнул на землю.

— Что с вами? — с маху упали рядом с ним Клим и Петя Семенов.

Давлят приподнялся на локтях, руки дрожали. Он с усилием оторвал тело от земли, поднялся на слабеющих ногах.

— Ничего, Клим, ничего… Вперед!.. Знаешь, есть песня: «Смелого пуля боится…» Если знаешь, вперед!.. Петя, в цепь! — Но, сделав несколько шагов, упал. — Вперед, все равно вперед, — сказал он, двинувшись ползком.

Лицо его было в крови, вытекавшей ало-вишневой струйкой из раны возле самого виска.

— Давайте хоть перевяжем, — сказал Петя.

— Потом, друг, потом… Вперед!..

Из-за рельсов хлестал пулемет.

— Гранаты… гранаты есть?

— Нет, — сказал Клим. — Я сейчас сниму его так.

— Подожди… Ты… вы… в сторону, туда бегите, отвлеките. Ну, быстро! — крикнул Давлят, видя, что Клим и Петя Семенов мешкают.

Они побежали, и немец и впрямь перенес огонь на них, а Давлят, собрав всю силу, ярость и гнев, вскочил, как подкинутый пружиной. Меньше минуты понадобилось ему, чтобы оказаться около пулемета, изрешетить автоматной очередью пулеметчика и тут же упасть рядом с ним, грудью на щит, — упасть, как в бездонный колодец, провалиться в глубокий, глухой мрак. Последнее, что сорвалось с его губ и услышал подбежавший Клим, было:

— Пулем… о… о… огонь…

Клим понял, что хотел сказать командир, и, развернув пулемет, открыл из него яростный прицельный огонь.

Уцелевшие немцы, человек двенадцать — пятнадцать, сдались. Они стояли, сбившись в кучу, дрожащие, жалкие.

Вскоре прибежал связной от Гуреевича, сказал, что все сделано, то есть эшелон, который в соответствии с замыслом угнали под носом у немцев, разгружен, все узники выпущены и можно возвращаться в лагерь.

Но Давлят не слышал этой радостной вести. Одной пулей ему пробило лоб возле виска, другая угодила под лопатку. Его несли на самодельных, из жердей, шинелей и веток, носилках. На таких же носилках несли и других раненых и убитых товарищей, и среди них тело Махмуда Самеева, известного всей партизанской бригаде удалого Восьмушки…

Нет, не намертво сразили Давлята пули врага. Он прожил еще несколько дней, он увидел спасенного сына. Тот самый парень, который вынес Султана, едва очнувшись, сказал сестре, что мальчонку надо доставить в партизанский штаб, и, преодолев боль и слабость, привез его вместе с сестрой к Давляту, и снова потерял сознание, успев увидеть, как Давлят обнял сына.

Когда Султана привели к отцу и Султан с криком: «Папочка!» — бросился к нему, Давлят нашел в себе силы приподняться на подушках и прижать его к груди. Он осыпал поцелуями его голову, лоб, щеки и, перебирая темные вихры бледной, худой рукой, говорил Августине и Тарасу:

— Берегите Султана…

Он сказал Климу:

— Смотри, брат, за ними…

Он обвел глазами всех, кто был в палатке, и четко выговорил:

— Мы правофланговые… Сын мой, — сказал он, обращаясь к Султану, — всегда, в каждом деле, будь твердым, упорным и смелым. Смелый и честный всегда ходит с гордо поднятой головой. Запомни это, мой бесценный Султан!.. Петя, — повернул он перевязанную голову к Пете Семенову, — дай, пожалуйста, мне тетрадь. Там она, в сумке…

Петя подал Давляту потрепанную временем общую тетрадь, и Давлят, полистав ее первые страницы, с хрипом вздохнул.

— Да, сынок, будь честным и смелым. И еще — заводи всюду друзей: у кого нет друга, у того нет богатства и счастья. Человек силен друзьями. Я оставляю тебе в наследство эту тетрадь. Верю — заполнишь в ней новые страницы…

Больше Давлят ничего не сказал. Через минуту он умер.

Его похоронили в сиявшем золотым нарядом полесском лесу, на лужайке, ставшей братским кладбищем, рядом с могилами многих других, павших в великой борьбе.

На торжественно-траурном митинге Михайлов сказал:

— В последнюю нашу встречу Давлят Сафоев просил меня дать ему рекомендацию для вступления в ряды Коммунистической партии. Я всем сердцем, от всей души исполнил эту его просьбу, но, к сожалению, наш дорогой товарищ, близкий и прекрасный друг, умный, отважный командир не успел осуществить свою заветную мечту. Тем не менее в эти тяжелые минуты прощания я хочу зачитать вам свою рекомендацию.

Михайлов вынул из нагрудного кармана гимнастерки вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его и, надев очки, стал громко читать:

— «Бывают в жизни люди, которые привлекают внимание с первой же встречи, и потом, когда сходишься с ними ближе, они занимают в твоем сердце такое место, что никогда не забудешь. К таким людям я отношу прекрасного сына братского таджикского народа Давлята Сафоева. Он только вступает в двадцать пятый год своей жизни, но многие страницы его биографии уже достойны сказаний и песен. Я бы сравнил его жизнь с молодым деревцом, которое выдерживает зной и стужу, ураганы и бури, радуя садовника своим зеленым, цветущим видом.