Не говори, что лес пустой... - [155]

К нему подошел капитан, спросил: «Ну?» — и в то же мгновение отскочил, спасаясь от плевка. Взвизгнул с расстояния:

— Повесим!

Жандарм помог ему взобраться на табурет, и он начал было читать приговор, однако во двор вдруг влетела крытая брезентом грузовая автомашина, остановилась, завизжав тормозами, и из кабины вылез длинный гестаповец с каменным лицом. Капитана как ветром сдуло с табурета, он подскочил к гестаповцу и, выбросив руку в фашистском приветствии, проорал:

— Хайль Гитлер!

— Что здесь происходит? — резко спросил гестаповец.

Капитан объяснил.

— Почему нам ничего не известно?

— Ими занимался майор Вольф из штаба фронта, господин штурмбанфюрер, — заикаясь, ответил капитан.

— Отставить! — рявкнул гестаповец. — В машину их! — повернулся он к автомашине, из кузова которой тотчас же посыпались вооруженные солдаты, как видно, составлявшие личную охрану гестаповца.

Они схватили Давлята и его товарищей, подталкивая пинками и прикладами, заставили взобраться в машину. Давлят услышал вскрик Августины и пронзительный голос Султана, на миг увидел сына в руках странного жандарма, рванулся из машины, но его отшвырнули сильным ударом в грудь, он упал…

— Господин штурмбанфюрер, но майор Вольф… — пытался между тем объясниться жандармский капитан.

— Майор Вольф пусть занимается своими делами, — резко оборвал гестаповец. — Вы поедете с нами.

— Слушаюсь, — пробормотал капитан и в то же мгновение услышал выстрел, увидел, как штурмбанфюрер схватился за грудь, и сам ощутил, как полоснула живот острая боль.

Встряхнула землю связка противотанковых гранат, брошенная в самую кучу опешивших палачей, и еще не осел фонтан земли, как гестаповская машина рванулась со двора…

Когда весть о спасении Давлята и его товарищей достигла штаба партизанской бригады, полковник Тарасевич впервые за последние дни улыбнулся и, утирая со лба испарину, сказал Михайлову:

— Не подвели товарищи…

Облегченно вздохнул и Михайлов. Но Иван Сергиенко прибавил, что помощь партизанским разведчикам, которым была поручена операция, совершенно неожиданно оказала какая-то неизвестная подпольная молодежная группа.

— Что за группа? — спросил удивленный Михайлов.

— Уточняем, — ответил Сергиенко. — По имеющимся пока сведениям, она организовалась в селе месяц назад из подростков, а машину с нашими товарищами, воспользовавшись переполохом, угнала Евдокия Галушка, в прошлом колхозная трактористка. В результате налета убит штурмбанфюрер Грюнберг, заменивший Зингера, и пятеро других гестаповских офицеров. Перед нами сейчас возникает задача помочь жителям села, так как немцы, конечно, безнаказанным это не оставят.

— Да, конечно, — сказал Михайлов, взглянув на Тарасевича.

— Я уже распорядился помочь уйти в лес. Шлях к селу перекрыт отрядом Недзвецкого.

— Хорошо. Но куда же увезла Сафоева эта Евдокия Галушка?

— Скоро он будет здесь, — ответил Сергиенко и, помолчав, со вздохом прибавил: — Но сын пропал…

— Как пропал?! — в один голос вскричали Михайлов и Тарасевич.

Сергиенко развел руками.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Султан был жив. Его спас тот самый странный жандарм, который действительно являлся нашим человеком и пережил из-за вмешательства Грюнберга тяжелые минуты. Внезапное решение штурмбанфюрера срывало задуманный план освобождения приговоренных к казни, и единственное, что он мог сделать, — это под видом помощи гестаповцам вырвать Султана из рук Августины и быстро передать своему напарнику, который был в форме полицая. Напарник отскочил от машины, намереваясь передать ребенка в толпу, но тут грохнул взрыв, затрещали автоматы, толпа бросилась врассыпную, и он, не найдя другого выхода, решил уходить, тоже вынесся со двора, спрыгнул в балку, нырнул в заросли терновых кустов. Осколок гранаты угодил ему в плечо — он не почувствовал.

Считая, что получил приказ вынести ребенка, он добирался изо всех сил к спасительному лесу, на опушке которого ему подвернулась стреноженная лошадь. Он торопливо распутал ее, взобрался, дал каблуками под брюхо и гнал все пятнадцать или двадцать верст до хутора, где жила его родная сестра. Только там, в хате сестры, успев сказать, что мальчонку надо спрятать, он грохнулся без сознания и пролежал в бреду и беспамятстве почти две недели.

Эти дни совсем иссушили Давлята. Думая, что сын навсегда потерян, и зная о предстоящей отряду боевой операции, Давлят ушел из санчасти с недолеченной ногой. Он возглавил эту операцию, кидался на самые опасные участки, словно бы нарочно искал смерти. После боя Михайлов и Тарасевич сделали ему строгое внушение. Многие его поступки Тарасевич назвал безрассудством, которое могло дорого обойтись отряду.

— Все от боли за сына, — говорил дзед Юзеф, тяжело переживая горе Давлята. — Беречь нам надо нашего командира, ребята, не спускать с него глаз.

Он пришел под вечер к Давляту и Гуреевичу и сказал, что надумал пойти под видом погорельца, вроде бы побираясь, по деревням и хуторам и там поискать Султана. Давлят запретил.

— Тогда, может, пустить Августину?

— Ни в коем случае, — ответил Давлят.

— Она теперь человек известный, враз сцапают, — объяснил старику Гуреевич, хмуро перебирая разложенные на столике бумаги.