Не говори, что лес пустой... - [153]

Капитан выхватил из кармана платок, протянул Давляту. «Не надо», — качнул Давлят головой и вытащил свой платок, стал вытирать рот и руки, искоса поглядывая на майора, которого в эту минуту, кажется, больше всего интересовало, как толстый жандарм в коричневом френче, пыхтя, выбирается из кресла. От натуги лицо толстяка покраснело, лоб заблестел, будто смазанный жиром.

— Прошу освободить помещение, — весело произнес майор, когда жандарм вытянулся перед ним во фронт, и, как только остался наедине с Давлятом, прошел за письменный стол, не спеша стянул с рук белые перчатки и, бросив их в ящик стола, оставил его наполовину открытым.

Давлят следил за ним напряженным взглядом, фиксируя в уме каждое движение, и подумал, что в ящике у майора оружие, потому и не задвинул до конца, чтобы успеть выхватить в любое мгновение. Когда их глаза встретились, майор, усмехнувшись, быстрым движением задвинул ящик, а затем произнес… мягко произнес, певуче, на чистейшем таджикско-фарсидском литературном языке:

— Я Фридрих Вольф, офицер разведывательного отдела штаба фронта. Прошу вас, садитесь.

Изумленный Давлят резко опустил голову, проковылял к креслу и сел.

— Я немного опоздал, при мне инцидент мог бы не случиться, — сказал, как бы извиняясь, Вольф.

Он достал из кармана серебряный портсигар, угостил сигаретой Давлята, закурил сам и сказал:

— Я окончил факультет восточных языков, практиковался в Кабуле и Тегеране.

Сигареты подействовали на Давлята успокаивающе. Он, затягиваясь, усмехнулся.

— А теперь бросили востоковедение и стали подручным гестапо?

Вольф помолчал.

— К чему ваше стремление непременно разозлить меня? — сказал он потом мягко и вкрадчиво. — Поговорим как офицер с офицером. Уясните, пожалуйста, что я офицер абвера, то есть военной разведки, и не будем уклоняться от основной темы.

— А в чем она, эта основная тема?

— Я не буду играть в прятки, скажу сразу. — Вольф в последний раз выпустил из ноздрей синеватые кольца табачного дыма, бросил сигарету в голубую фаянсовую пепельницу. — Несколько дней назад на автостраде Пинск — Лунинец партизаны обстреляли и захватили пятерых наших солдат и офицеров. Старшим офицером был полковник Браун. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?

Давлят слышал, что разведчики из отряда Недзвецкого взяли какого-то важного «языка», но был ли «язык» полковником и тем более Брауном, этого он не знал. Однако в ответ на вопрос Вольфа кивнул головой.

— Я хотел бы узнать их судьбу, — сказал Вольф.

— Откуда мне теперь знать? — пожал Давлят плечами.

— Резонно. Но если мы поручим вам выяснить?

— Как так?

— Мы возвратим вас вашим партизанам.

— Меня?

— Да. Вас и ваших приспешников в обмен на группу полковника Брауна. Вы будете выступать посредником.

Давляту было над чем призадуматься, но Вольф не сводил с него своих голубых и очень живых, то загоравшихся насмешкой, то сверкавших пронзительным холодом глаз, и Давляту не оставалось времени на размышления. Однако он сумел сообразить, что полковник Браун личность немаловажная, иначе майор Вольф, старший офицер разведотдела штаба фронта, вряд ли был бы озабочен его судьбой.

— Я не понимаю… — начал Давлят.

Вольф перебил:

— Все просто. Голова за голову. Из соображений гуманности.

— А вы уверены, что моя голова стоит той головы? — спросил Давлят, потянувшись к портсигару.

Вольф дал ему прикурить, оставил зажигалку на столе.

— Вы хотите сказать, что для своего начальства ничего не стоите? — Вольф ухмыльнулся. — Забавно! Какая же тогда у вас необходимость воевать и рисковать жизнью вдали от родной земли?

— Я на родной земле, — ответил Давлят. — Если уж пошло на откровенность, то хотел бы знать, господин майор, на чьей земле вы?

Вольф слегка нахмурился. Он вел себя как человек, которому стало неловко за допущенную ошибку, даже покраснел. Взяв сигарету, он долго разминал ее пальцами, потом, так и не закурив, глухо сказал:

— На сегодня хватит. Подумайте до завтра. Только не советую спешить, как следует подумайте, имея в виду и судьбу товарищей. Себя не жалко — пожалейте их. А еще… — Вольф умолк, вызвал жандармов и лишь тогда, когда они повели Давлята к двери, все тем же мягким, вкрадчивым тоном досказал: — О судьбе сына подумайте. Как подобает отцу.

Давлят резко повернулся. Вольф как ни в чем не бывало улыбнулся. Лицо его вдруг задрожало, стало раздваиваться, застилаться туманом, и из этого тумана выплыло другое лицо, бесконечно родное, — лицо Султана…

Прошли еще два дня и две ночи. Давлята не трогали. Однако, как видно, майор Вольф не потерял к нему интереса, потому что кормили его завтраком, обедом и ужином и дважды в день перевязывали рану.

— Стоит ли со мной нянчиться? Все равно ничего не добьетесь, — говорил Давлят жандармам.

Они в разговоры не вступали, их физиономии оставались угрюмо-непроницаемыми.

Но утром третьего дня один из них, собирая посуду, неожиданно произнес быстрым шепотом:

— Терпи, Сафоев, мало осталось, — и, приложив палец к губам, показал спину.

«Кто он?» — подумал Давлят. В его сердце, истерзанном горькими думами о сыне и товарищах, затеплилась надежда. Если бы жандарм был настоящим жандармом, а не нашим человеком, то он произнес бы свое «мало осталось» наверняка с издевкой. Зачем ему было шептать и прикладывать палец к губам, предупреждая, что в стене есть мыши, а у мышей есть уши?.. «Наш он человек, наш!» — уверял Давлят себя, и когда ближе к вечеру его наконец-то повели к майору Вольфу, он переступил порог кабинета с высоко поднятой головой.