Не говори, что лес пустой... - [152]

Его куда-то несли. Потом он ощутил тряску, услышал тарахтенье колес и понял, что везут на подводе. Руки были связаны, правая нога горела. Давлят то впадал в забытье, то приходил в чувство и, скрипя зубами от досады и боли, ругал себя за безрассудство. «Дурак, идиот! — бормотал он. — Так влипнуть, так глупо ринуться не зная куда…» Он попытался поднять голову, но она оказалась тяжелой, будто ее залили свинцом.

На рассвете лес расступился, и Давлят увидел село, которое растянулось длинной улицей поперек косогора. За ним виднелась усадьба. У низкого, будто вросшего в землю, кирпичного амбара подвода остановилась. Два дюжих жандарма перетащили Давлята за плечи и за ноги в этот амбар и бросили на кучу трухлявой соломы. Он едва успел превозмочь боль от удара, как опять загремели засовы, в распахнутую дверь хлынул поток света и вбежали какие-то люди в белом, стали тискать и мять раненую ногу, затем обмыли ее, смазали остро пахнущей мазью, забинтовали и ушли.

Трое суток пролежал Давлят на трухлявой, вонючей соломе, видя только жандармов, приносивших два раза в день прогорклую кашу. Душило его сознание своего бессилия и позора, с тоской думал он о сыне и товарищах, которых схватили вместе с ним. Где они? Что с ними? Он ничего не знал.

Наконец на четвертое утро его вывели из амбара. Привыкнув к яркому солнцу, он огляделся. Прямо перед ним возвышался когда-то белый трехэтажный дом, перед которым раскинулась огромная полукруглая площадка. На ней кое-где пробивалась пучками трава. Слева за площадкой стояло длинное, приземистое кирпичное здание с выбитыми стеклами, дверь висела на одной петле. За этим зданием виднелась железная крыша еще какого-то строения. Давлят подумал, что в прошлом этот двор был помещичьей усадьбой, а потом, после освобождения Западной Белоруссии, когда помещик удрал, здесь разместили школу. Ему подумалось так потому, что он увидел в одном углу несколько сломанных школьных парт.

Каждый шаг давался Давляту с трудом, он шел, резко припадая на толсто забинтованную ногу и кривясь от боли. Конвоиры подгоняли его. Но вдруг из-за кирпичного здания два мордастых жандарма вывели двух людей в разодранной одежде, с багрово-синими подтеками на лицах, и Давлят, застыв на месте, невольно вскрикнул:

— Клим! Махмуд!

Друзья тоже остановились, Клим сделал какой-то знак, жандарм с силой толкнул его в плечо. Второй ударил Махмуда. У Давлята потемнело в глазах, пробежала по телу дрожь. Он скрипнул зубами и выругался. «Сволочь! — сказал он себе. — Из-за тебя погибнут ребята».

Его привели в большой дом, в просторную, светлую комнату на первом этаже, как видно, в прошлом приемную директора школы, кабинет которого находился за дверью, обитой темно-коричневым дерматином. У окна стоял толстый немец в таком же коричневом френче, с черной кобурой на большом животе. Четверо других сидели, развалясь, на стульях вдоль голой стены. Все они уставились на Давлята с злорадством, словно говоря: «Ага, попался наконец?!» Конвоиры оставили его под их присмотром и ушли. Тут же подошел немец-толстяк, движением подбородка показал на обитую дверь.

Через минуту Давлят оказался лицом к лицу с крупным, плосколицым жандармским капитаном, в узеньких глазках которого сверкало точно такое же злорадство, как и у тех, кто остался в приемной. Он сказал неожиданным для его большой фигуры фальцетом:

— Это и есть убийца господина оберштурмбанфюрера?

— Так точно, герр гауптман, — ответил толстяк.

Капитан пригласил его садиться, и с трудом втиснулся в широкое мягкое кресло. Давлят решил тоже сесть, так как боль в раненой ноге становилась все невыносимее, но едва взялся за спинку стула, капитан взвизгнул:

— Найн! Найн!.. Будешь стоять, скотина, до конца стоять, хоть на одной ноге, как цапля! Отвечай, сволочь, быстро: кто ты есть? Фамилия? Звание? Где твоя банда?

Давлят заставил себя улыбнуться.

— Не пройдут эти номера, капитан, не старайся, — сказал он по-немецки.

Капитан откинулся всем корпусом назад, словно хотел лучше разглядеть, потом, улыбаясь, выговорил:

— О-о, этот большевистский ублюдок знает немецкий? — и протянул руку к подбородку Давлята.

Давлят оттолкнул ее. Капитан снова произнес «о-о» и вдруг, почти не размахиваясь, ударил Давлята в лицо кулаком. Из глаз посыпались искры. Едва устояв, Давлят поднес к губам руку, провел по ним тыльной стороной ладони, размазав на подбородке кровь, которая выбегала из уголков рта тоненькой струйкой.

Капитан ударил еще раз, Давлят опять устоял. Как и прежде, он машинально, не думая, перенес в момент удара тяжесть тела на левую, здоровую ногу, и это помогло ему не свалиться.

— У-ублюдок! — просипел капитан в лицо, собираясь снова ударить, но стук пинком распахнутой двери заставил его отскочить. Он мгновенно вздернул подбородок, выпятил грудь и бросил руки по швам.

В дверях стоял офицер в голубовато-сером мундире и белых перчатках.

— Что за спектакль? — резко спросил он.

— Господин майор, бандит отказывается отвечать, — зычно ответил капитан.

Майор подошел к нему, процедил сквозь зубы:

— Дурак! Вам что поручалось? — И снова возвысил голос: — Дайте ему чистый платок, пусть утрется!