Не говори, что лес пустой... - [13]

Теперь пожала плечами Наташа.

— Все равно не вернусь, — твердо произнес Давлят.

Мочалов, слышавший весь разговор из соседней комнаты, счел нужным вмешаться. Когда он входил к детям, Наташа спрашивала, где Давлят будет жить.

— С нами, — сказал Мочалов. — Никуда он от нас пока не уйдет. Ну и бесстыжие, нет чтобы человека приветить — забросали вопросами. Давайте-ка быстренько мыть руки — и за стол. Ужинать будем. Пойдем, комиссар-заде…

Это обращение взволновало Давлята, и Мочалов, увидев, как заиграли в его глазах солнечные блики, подумал, что, кажется, ключик к душе мальчугана найден.

Утром следующего дня, беседуя с ним с глазу на глаз и называя его не иначе как «комиссар-заде», Мочалов выяснил причину его бегства из дома. На вопрос: «Куда же ты думал податься?» — Давлят ответил, что в Гиссаре живет дальний родственник отца. Мочалов попробовал уговорить его вернуться к матери, но Давлят ощетинился, как еж, и упорно твердил свое «нет». Крепко же ранило его сердце замужество матери. А тут еще в довершение эта грубая выходка отчима, она переполнила чашу обиды…

— Что ж, пусть пока будет по-твоему, комиссар-заде, — сказал Мочалов, перестав выстукивать пальцами торопливую мелкую дробь. — Только и в Гиссаре тебе делать нечего: дальняя родня — что чужие, тем более, сам говоришь, ни разу не видел. Так что лучше всего оставаться у нас. Будешь, как сказала Оксана Алексеевна, заместо сына, девочкам старший брат. Ты в каком классе учишься?

— В пятом, — чуть слышно ответил Давлят.

— Вот и отлично. Школа рядом с нами, завтра же пойдешь на уроки. Согласен?

Давлят кивнул.

Он быстро освоился на новом месте, в доме и в школе, и если б не тоска по матери, то, наверное, не было бы мальчугана живее и радостнее. Известно ведь: когда все хорошо и идет так, как должно идти, как привычно с рождения, тогда ребенок не задумывается о матери, всецело отдается своим забавам, видать, потому и бытует поговорка: «Сердце матери в детях, а детское — в камне». Но истина и то, что дети ни по кому другому так не скучают, как по матери. И Давлят не был исключением, грустил и томился, спрашивал себя: «Что стало с мамой, когда я вдруг бесследно исчез?» Он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, как тяжело должна переживать мать его бегство.

Бибигуль действительно чуть не сошла с ума. Едва увидев постель сына пустой, она рухнула как подкошенная и с той минуты слегла, не в силах была подняться. Трепали ее тело то жар, то озноб, из груди рвались истошные вопли, темнело в глазах, уходило сознание… «Ищи!» — безмолвно, одним жгуче-требовательным взглядом, кричала она Шо-Кариму всякий раз, когда он появлялся перед нею.

Шо-Карим и без того потерял сон и покой. Не осталось в округе кишлака, где бы он не побывал, и ущелья, которое не облазил бы. Вместе с соседями и милицией он искал Давлята и в открытой степи, и в горных зарослях, и на дне ручьев и речушек, но увы — безрезультатно. Какие только предположения не высказывались!

— Волки съели…

— Утонул…

— Может, кто обманул и увел?..

Но в любом случае должен же остаться какой-нибудь след. Шо-Карим съездил и в Каратегин, на родину Бибигуль, и в Гиссар, к дальнему родственнику, и по пути туда ходил по сталинабадским караван-сараям, чайханам и базарам, спрашивал в детских домах, но нигде ничего не узнал — сгинул Давлят, исчез, будто дым.

Постепенно Шо-Карим смирился с мыслью, что дальнейшие поиски бесполезны. Но Бибигуль не могла утешиться и, оплакивая сына, кляла себя и тот день, когда решилась пойти за Шо-Карима.

— Так уж предназначено судьбой, твое замужество тут ни при чем, — говорила ей соседка.

— Ну, не вышла бы замуж, — подхватывала другая, — считала бы до конца своих дней звезды на небе, разве было бы легче? Не должна молодая здоровая женщина вековать одинокой, против естества это.

— Да, да, дорогая Бибигуль! — успокаивала ее третья. — Человек не иголка, если жив и здоров, то рано или поздно сын ваш найдется. А главное, Бибигуль, вам еще жить и жить, и рожать, и растить детей, все у вас впереди…

Однако напрасно старались соседки, их слова не проникали в сознание несчастной женщины, вдруг, в одночасье, лишившейся сына. Она увядала, как срезанный цветок. Смоляные волосы будто покрылись изморозью, цветущее лицо пожелтело, в больших потускневших глазах застыли боль и печаль, а если глаза и вспыхивали, то безумным огнем.

Шо-Карим от всего этого не находил себе места. Он звал к Бибигуль врачей, у ее постели дни и ночи проводили соседки. Пожелай она что-нибудь, он с радостью исполнил бы, его не остановили бы никакие расходы. Но она ничего не желала. Она даже все реже и реже говорила о сыне, и это пугало Шо-Карима больше всего. Тогда он внял совету врачей, которые говорили, что жену может спасти перемена обстановки и климата, и перевез Бибигуль в Камароб, в родные каратегинские места.

От чуткого сердца Мочаловых не ускользало состояние Давлята. Когда он, просыпаясь по утрам, сидел на постели, обхватив колени руками и устремив горестный, немигающий взгляд в одну точку, Оксана Алексеевна вздыхала:

— Опять снилась ему мать…

— Ума не приложу, что делать, — сказал как-то Мочалов. — Написал в Дангару, ответ пока не пришел. Звонил в Сарай-Камар, сказали: таких людей нет и не было.