Не говори, что лес пустой... - [117]

— Слышали, — убежденно произнес Андреич, сдвинув, как всегда, фуражку набекрень.

— Эх, гармонь бы сейчас или хоть гитару с балалайкой! — сказал Клим.

— Поискать у людей? — спросил Махмуд Самеев.

— Я найду! — воскликнул Тарас и нырнул в толпу.

Вместе с мальчишками он притащил не только гармонь и балалайку, но даже две трубы и барабан; нашлись и музыканты, играющие на этих инструментах. Словом, веселье грянуло на славу, и пели, и лихо отплясывали, и кружились в медленном, задумчивом вальсе. Клим заиграл на гармони «Яблочко», вместе с другими выскочил в круг Восьмушка Самеев и под мелодию этой задорной русской матросской пляски стал танцевать, взмахивая руками, точно крыльями, стремительно перебирая ногами и озорно поводя плечами, на манер узбекских и таджикских танцев.

Над крыльцом дома учителя Гуреевич укрепил флаг, который к этому времени сшила из найденного в сундуке отреза кумачового ситца тетка Тараса.

— А ты чего не танцуешь? — спросил комиссар Давлята, закружившись в вальсе с дочерью учителя. — Бабы, берите его! — крикнул он женщинам, и одна из них, белозубая, краснощекая молодайка, подскочила к Давляту, звонко хохоча, увлекла в круг.

— Комбат-то наш, комбат! — восторгался Клим, толкая Самеева локтем в бок, — Глянь-ка, Осьмушка, вот он кружит!

— Да, дружище, он красавец! Стройный, как горный самшит, ловкий, как горный орел! — ответил Самеев.

А в высоком, чистом небе сияло яркое солнце, и в его лучах искрился белый веселый снег.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

На рассвете следующего дня к Давляту привели двух хлопцев, задержанных у тополиной рощи. Поначалу они дружно уверяли, что идут в Горбовичи, одни к дядьке, другой проведать бабку, но ложь была очевидной. Тогда хлопцы угрюмо насупились и начали играть в молчанку. Лишь потом, когда уверовали, что им ничто не угрожает и находятся среди своих, они признались, что являются разведчиками партизанского отряда, который вчера освободил Горбовичи.

На вопрос, откуда взялся отряд, хлопцы ответили: «З Украйны». Давлят, Гуреевич и Карпенко рассмеялись, «Значит, сами украинцы, а бабка с дядькой белорусы?» — с ехидцей ввернул Карпенко, на что один из хлопцев, чубатый и чернобровый, проткнув его взглядом, будто шилом, резонно заметил:

— Все одно советские.

— Это ты правильно, все мы советские. Одна у нас земля, — сказал Давлят, ощутив, как поднялась в груди и подкатила к сердцу теплая, горячая волна.

Дзед Юзеф, который блаженствовал на печи, отогревая, как говорил сам, старые кости, предложил послать в Горбовичи Тараса. Карпенко сказал, что он, как начальник штаба, пойдет сам: ведь дело не только в том, чтобы установить с товарищами связь, главное — выяснить их возможности и планы для координации действий в будущем.

Давлят и Гуреевич согласились с ним. Карпенко стал собираться в дорогу, решив взять с собой на всякий случай трех-четырех бойцов.

Однако едва только он надел полушубок, как раздался сигнал тревоги, а еще минут через двадцать — тридцать на подступах к селу завязался многочасовой тяжелый бой.

Немцы атаковали Хильчиху силами примерно двух батальонов, имея кроме пулеметов и минометов два самоходных орудия. Партизаны встретили их дружными залпами. Немцы развернулись в цепи и пошли короткими перебежками, приноравливаясь к местности. В конце концов их самоходкам удалось прорваться через линию обороны, и Давлят тут же направил на тот участок новые силы с целью отсечь пехотинцев от орудий. Климу Пархоменко с группой бойцов он приказал эти орудия уничтожить.

Клим и его товарищи одну самоходку остановили на полпути к селу, подорвав ее связкой гранат, но вторая влетела на улицу и открыла беспорядочный, неприцельный огонь. Взметнулись фонтаны снега и земли, запылал в каком-то подворье бревенчатый сарай, в одном месте разворотило призбу, в другом разнесло в щепы свирон[30].

Вскоре, однако, экипаж самоходки сообразил, что остался без поддержки, и повернул назад. Группа Клима в это время добивала экипаж первой машины, который успел выскочить и отстреливался с яростью обреченных. Самоходка пронеслась чуть ли не под самым носом, обдав едкой выхлопной копотью. Клим метнул ей вслед связку гранат, и она, крутанувшись, точно мельничный жернов, и взревев всей мощью мотора, уползла, как подраненный медведь, к своим.

Эта самоходка доставила еще немало хлопот, поддерживая огнем атакующие цепи. Фашисты лезли, что называется, по трупам. На левом фланге уже дважды сходились с ними в рукопашной. Давлят поспешил туда, Гуреевич остался в центре. Карпенко был ранен в плечо, но в тыл не ушел.

Немецкая самоходка снова поползла вперед, покачиваясь, как паук, плетущий густую сеть. Из ствола ее вырвался сноп огня. Снаряд разорвался неподалеку от того места, где лежали в цепи Махмуд Самеев и бывший артиллерист Андреич, который, в сердцах ругнувшись, сказал:

— Эх, пушчонку бы мне…

Махмуд вскочил и кинулся навстречу орудию.

— Ложись, дурак, срежут! — заорал ему вслед Андреич, но Махмуд был уже далеко.

Он нырнул в какую-то яму. Как видно, водитель самоходки заметил его и решил проутюжить. Машина ползла с возрастающей скоростью. Однако в следующее мгновение из-под ее борта брызнули искры, и она, словно споткнувшись, повернулась боком, накренилась и задымила густым черным дымом, а потом у нее под брюхом заметались языки пламени.