Не говори, что лес пустой... - [116]

— Да вы что, сомневаетесь? — лукаво поблескивая глазами, спросил Гуреевич. — Вот уж от кого не ожидал!.. Да мы проведем тут парад и митинг, чтоб все знали, что жива и крепка советская власть.

— Ой, Микола, Микола… — пробормотал, качая головой, сконфуженный дзед.

Карпенко спросил, не расположить ли штаб отряда в избе старосты. Давлят ответил, что избу надо вернуть хозяину, и приказал разыскать учителя.

Учитель оказался человеком лет шестидесяти пяти, высоким, сутулым, с большим морщинистым лбом, с седой, давно не стриженной бородкой и такими же седыми опущенными усами. Его нашли в развалюхе на дальней околице села, в которой он ютился с больной, задыхающейся от астмы женой, худой, желтолицей дочерью и тоже худенькой, с такими же, как у матери, большими печальными глазами белобрысой десятилетней внучкой.

Когда им сказали, что их зовут в собственный дом, учитель и его жена прослезились. Девочка прижалась к дедушке, а мать ее скорбно покачала головой и, кривя бледные губы, спросила, что будет потом, когда партизаны уйдут. Не попадут ли в еще большую беду?

— А мы не собираемся уходить. Если и выступим в поход, то обязательно вернемся, — принялся успокаивать ее Гуреевич.

Однако вряд ли она и многие другие жители Хильчихи поверили бы комиссару безоговорочно, всем сердцем и душой, если бы не событие, которое произошло часа два спустя, уже после того, как провели короткий митинг, посвященный Октябрьскому празднику, и партизаны прошли строем по главной улице села.

Дочь учителя вдруг выбежала из дома в одном темном платье и, на ходу набросив на себя платок, стала возбужденно, с лихорадочно горящими глазами спрашивать каждого встречного, где начальник отряда.

Давлят, Гуреевич, Карпенко и некоторые командиры групп были в хате Тарасова дяди. Они только-только собрались завтракать и не все еще сели за стол, как ворвалась дочь учителя. Она остановилась на пороге, прижав руки к груди, и в ее больших глазах металось жаркое пламя.

— Что случилось? — крикнул Карпенко.

— Скорей! — сказала она. — Там парад… парад из Москвы!..

У Давлята оборвалось сердце, по телу пробежал электрический ток. Он вспомнил хвастливое обращение немецкого военного командования, которое обещало устроить парад своих войск в Москве седьмого ноября, и возникли перед ним холодные и наглые голубые глаза офицера-красавчика, который сейчас сидел в холодном амбаре.

— Что за парад? — выдавил он из себя непослушным языком — и не поверил, показалось, что ослышался, когда дочь хозяина сказала:

— Нашей армии парад. Сталин выступает…

— Сталин?!

Давлят выскочил на улицу и пустился с товарищами к дому учителя. К счастью, дом был недалеко, а старый учитель догадался поставить свой радиоприемник «6Н-1» на подоконник и распахнуть окно. Приемник работал на полную мощность, голос Сталина звучал на всю Хильчиху, и люди сбегались со всего села, слушали, потрясенные.

«Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как двадцать три года назад, — доносилось из Москвы, с Красной площади. — Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?»

Давлят услышал в этих словах укор и почувствовал, как жарко вспыхнуло лицо. Он невольно вытянулся, расправив плечи, и, так как был без головного убора, опустил руки по швам.

С торжественно-строгими лицами стояли в толпе сельчан Клим и Махмуд, Карпенко, Василий Егоров, Максаев, Андреич, дзед Юзеф, Августина, Тарас… Микола Гуреевич, прислонившись к стене противоположной хаты и держа тетрадь на кожаной сумке, торопливо записывал. В сердце росло великое ощущение своей причастности к той могучей и грозной всенародной силе, которая способна «уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков» и освободить не только родную землю, но и порабощенную Европу.

«Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии!» — прозвучали в эфире призывные слова, обращенные к красноармейцам и краснофлотцам, командирам и политработникам, партизанам и партизанкам.

Краем глаза Давлят увидел, как при слове «партизанки» гордо вскинула голову юная Августина.

А затем эфир донес звуки марша и чеканный шаг пехотных полков, звонкий цокот конских копыт, стук орудийных колес и гул танков, которые, как сказал диктор, отсюда, с Красной площади столицы, мимо Мавзолея Ленина, святого для сердца каждого советского человека, идут прямо на фронт, в бой за свободу и независимость Советской Родины, за полный разгром гитлеровских захватчиков.

Все это во сто крат увеличивало ликование людей, слушавших трансляцию парада в затерянной на оккупированной земле деревне Хильчиха. Многие из них не скрывали слез радости. Жители говорили:

— Слава богу, стоит Москва, не ступил в нее поганый фашистский сапог.

— Теперь проклятым видеть Москву только во сне.

— Даст бог, и во сне скоро перестанут видеть.

— Еще полгода, сказал, может быть, годик… Значит, близок час нашего освобождения?

Не молчали и партизаны. Смешавшись с толпой сельчан, они горячо обсуждали событие, и кто-то сказал, что было бы неплохо, если бы фашисты услышали парад в Москве своими ушами.